Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР - Джон Келлер

Эрих Хонеккер, генеральный секретарь СЕПГ и глава правительства ГДР, не внял этому предостережению и через одиннадцать дней был лишен всех своих высших постов.

Новым руководителем партии и государства стал Эгон Кренц, давний союзник Эриха Мильке. Это не привело к каким-либо серьезным политическим изменениям, хотя Кренц и пытался заискивать перед народом, утверждая, что 9 октября предотвратил развязывание гражданской войны, отменив приказы Хонеккера открыть огонь по 200-тысячной толпе лейпцигских демонстрантов. Участники этой демонстрации несли плакаты с требованием свободных выборов — за подобное всего лишь десять лет назад можно было поплатиться по меньшей мере десятью годами тюрьмы. Огромные знамена с надписью «Нет насилию!» можно было увидеть и перед входом в здание окружного лейпцигского управления Штази.

Независимо от уверений Кренца, человеком, который предотвратил кровавую бойню, люди считали Курта Мазура — музыкального директора знаменитого лейпцигского оркестра «Гевандхаус». Мазура считают представительным человеком не только из-за его статуса в мире международной культуры, но и благодаря его действительно внушительной внешности при росте в шесть футов. Он чем-то напоминает медведя и в те драматические дни возвышался над головами демонстрантов и их политических соперников, с которыми он жарко спорил. Западные средства массовой информации широко сообщали об этих дискуссиях, вынудив партийную верхушку ГДР внять призывам этого дирижера с мировым именем.

Начало конца

9 ноября Политбюро СЕПГ уступило давлению общества и решило выступить с заявлением, в котором подчеркивалось, что гражданам будет разрешен выезд в западные страны. Вечером того же дня Гюнтер Шабовски, член Политбюро и секретарь берлинского окружного комитета СЕПГ, зачитал это решение партийного руководства перед телекамерами во время пресс-конференции. Находясь в прямом эфире, он ответил на заданный ему вопрос о начале действия этого постановления так: «Незамедлительно». Капитан Бруно Невыгостеный из отдела паспортного контроля МГБ при КПП у Берлинской стены на Борнхольмерштрассе, что на севере центральной части города, в тот вечер находился дома, но телевизора не смотрел. Ему позвонили со службы и приказали прибыть на пост. По пути он видел тысячи людей, устремившихся к его КПП. Капитану удалось прибыть туда раньше, прежде чем на Борнхольмерштрассе собралась толпа, требовавшая пропустить ее в Западный Берлин. Там же, на своем посту, находился и сам заместитель начальника управления майор Харальд Йегер. Всего на посту было шестьдесят сотрудников Штази. Толпа все сильнее нажимала на железные ворота, готовая разгромить КПП, и начальству Йегера не оставалось ничего другого, как приказать ему успокоить собравшихся. Вскоре после 11 часов вечера Йегер приказал открыть ворота. Капитан Невыгостеный завопила от восторга. В Берлинской стене была навсегда пробита брешь, однако ощущение тревоги по-прежнему оставалось.

Приободренный смятением в рядах СЕПГ и правительстве, народ обрушил свою критику также и на министерство госбезопасности ГДР.

В докладе с грифом «совершенно секретно» от 30 октября 1989 года, предназначенном для партийного руководства, Эрих Мильке сообщал о том, что группы диссидентов периодически пытались спровоцировать офицеров госбезопасности на применение «неконтролируемых действий». Из толпы раздавались выкрики «сожжем этот дом», «гэбэшные свиньи, убирайтесь!», «забьем их!», «ножи и веревки для них готовы!». В течение всех этих тревожных недель русские держали 380 тысяч своих солдат в казармах. Президент Горбачев решил не применять вооруженные силы и не вмешиваться в дела ГДР, хотя это и означало потерю самого важного восточноевропейского союзника и торгового партнера Советского Союза. Впервые за свою долгую карьеру Мильке остался один — советские друзья оставили его одного раскачиваться на ветрах политических перемен.

Народная ненависть к Штази, кипевшая в обществе более четырех десятилетий, взорвалась яростной вспышкой благородного гнева. Весь конец осени и начало зимы офицеры Штази испытывали нападки разгневанных граждан Восточной Германии. В городе Галле сотрудники госбезопасности установили на подоконниках своего управления пулеметы, готовясь отразить любые попытки нападения, однако капитулировали перед лицом местного гражданского комитета, созданного для предотвращения насилия и установления порядка. Во время полной драматизма волны противостояния МГБ и гражданского населения, прокатившейся по всей Восточной Германии, офицеры Штази баррикадировали стальные двери своих служебных кабинетов, где день и ночь работали печи и аппараты для уничтожения документов.

В Дрездене начальник окружного управления Штази получил пинков в зад от разгневанных дрезденцев, покидая свой служебный кабинет. Он и его коллеги из Зуля и Нойбранденбурга покончили жизнь самоубийством. Удивительно, но единственными проявлениями насилия против сотрудников МГБ были избиения. Общественный гнев вполне легко мог вылиться в самосуд, как это было в дни венгерской революции в 1956 году, когда большое число сотрудников тамошней тайной полиции было забито до смерти камнями, повешено и расстреляно.

Мильке, некогда всемогущий полицейский номер один и искусный интриган, теперь уже 82-летний, приблизился к концу своей запятнанной кровью карьеры. 13 ноября его вызвали в Народную палату, парламент ГДР, для доклада о состоянии внутренней безопасности. Когда он подвел итоги происходящего и заявил, что обстановка находится под надежным контролем МГБ, депутаты принялись презрительно улюлюкать и свистеть. Мильке был абсолютно не готов к такому приему. Никогда прежде никто не осмеливался поднимать на него голос. Он стал заикаться, мямлить и под конец воздел вверх руки — совсем как проповедник. «Я люблю вас… но я действительно всех вас люблю», — крикнул Мильке. Лицо его приняло выражение глубокого горя и побледнело. Даже самые верные его сторонники разразились презрительным смехом. Карьере Эриха Мильке пришел самый настоящий конец.

6 декабря, в день Святого Николая, когда немцы дарят своим детям предрождественские подарки, Эгон Кренц признал себя побежденным и подал в отставку. Для народа ГДР это было подобно нежданному подарку. За день до этого генеральный прокурор ГДР возбудил дело против генерала армии Эриха Мильке по факту нанесения значительного ущерба национальной экономике. Заключался он в заказах на возведение ряда строительных объектов для личного пользования партийных функционеров. Он был арестован и помещен в одиночную камеру. 7 ноября обвинение было дополнено — Эриху Мильке вменялись в вину государственная измена и сговор с Хонеккером, предусматривавший по их приказу контроль за национальными телекоммуникациями и средствами связи. Кроме того, Мильке обвиняли и в нарушении конституции — по его приказу проводился насильственный разгон мирных демонстраций. В это время Хонеккер находился в клинике, куда он был помещен для операции ракового заболевания.

Засадив бывшего шефа Штази за решетку, Народная палата — некогда марионеточный, послушный воле СЕПГ парламент — потребовала преобразовать МГБ в ВНБ — Ведомство Национальной Безопасности. Все заместители Мильке и семнадцать начальников управлений МГБ были уволены. Все еще надеясь сохранить ГДР, сторонники твердой партийной линии назначили на пост главы ВНБ другого ветерана Штази, генерал-лейтенанта Руди Миттига. Ханс Модров, глава дрезденского окружного комитета СЕПГ, был избран новым главой партии и правительства.

Однако требования общества полностью распустить госбезопасность усилились до такой степени, что их уже нельзя было оставлять без внимания, и правительство было вынуждено ликвидировать Ведомство Национальной Безопасности уже через восемь дней после его создания. Народ потребовал, чтобы штаб-квартиру министерства госбезопасности открыли для публичного осмотра. Правительство уступило этому требованию, и холодным вечером 15 января сотни тысяч берлинцев — главным образом молодых людей — собрались возле огромного, похожего на крепость комплекса зданий, где размещалась главная спецслужба ГДР. Камни и кирпичи загремели по железным воротам. Призывы представителей национальных комитетов сохранять порядок и спокойствие тонули в реве толпы, скандировавшей: «Мы — народ!». Небольшое подразделение полицейских, находившихся внутри здания, капитулировало, и около пяти часов вечера ворота были открыты. Толпа ворвалась внутрь и устремилась к различным зданиям, выбивая двери и окна и систематично освобождая служебные кабинеты от бывших мучителей народа. Из окон на улицу полетели папки с документами и мебель, портреты Хонеккера и Брежнева топтали ногами. Демонстранты не знали, что среди них находились и агенты Бундеснахрихтендинст — западногерманской разведслужбы. Последние стремительно прошлись по зданию № 2, где находилось управление контрразведки. Пользуясь рисунками-схемами, сделанными полковником Райнером Вигандом, бежавшим на Запад всего две недели назад, они обыскивали кабинеты, представлявшие для них особый интерес, разыскивая материал наиболее «щекотливого» характера. Сделав свое дело, западногерманские разведчики безмолвно растворились в ночи. А тем временем группа демонстрантов наткнулась на комнату-склад кафетерия, где обслуживали полковников и генералов. Народная ярость приняла еще большие масштабы, когда пришедшие принялись открывать упаковки с деликатесами, которые большая часть граждан ГДР никогда и не пробовала. Несколько женщин разразились слезами. «Да ведь такое нельзя было купить и в «Деликатладен», — воскликнула одна из них, имея в виду специализированные магазины, где продавались продукты производства западных стран исключительно за твердую валюту. Кладовая вин была заполнена французскими винами, а также отечественным шампанским и коньяком. Прежде чем продолжить «освобождать» кабинеты, демонстранты перекусили креветками, копченым угрем и индюшатиной, запив все это огромным количеством вина и бренди, отведав на десерт персиков и ананасов. Для пиршества использовалось найденное здесь же столовое серебро, майсенский фарфор, а также хрустальные бокалы для вина и рюмочки для коньяка. Покончив с едой, один из участников пира саркастически вычеркнул из найденного здесь же меню слова «креветки» и «копченый угорь» и написал над ними: «хлеб и вода».