Дюма - Максим Чертанов

Итак, к папе Павлу II является человек, называющий себя Исааком Лакедемом, и признается, что он — Вечный жид. «Это я оттолкнул мученика, бредущего к Голгофе. Я отмечен карой за преступление не против божественности, а против человечности (курсив мой. — М. Ч.)…» Эта мысль совпадает с «Агасфером» Кине — трудно сказать, заимствовал ее Дюма или просто думал так же. Сперва скучновато и слащаво — пересказ Библии и апокрифических рассказов о детстве Иисуса, каким он был хорошим, умным и правдивым мальчиком. Интересное начинается, когда Иисус знакомится с Сатаной:

«— У тебя нет ненависти ко мне? — воскликнул изумленный Сатана.

— Отнюдь. Мне тебя жаль!

— Почему же ты меня жалеешь?

С невыразимой нежностью и грустью поглядел Христос на мрачного властителя тьмы.

— Потому что ты не способен любить!»

А когда Иисус отверг соблазны и Сатана пал — «послышался мягкий грустный шепот: — О, прекрасный архангел, блистающая утренняя звезда!.. Зачем она пала с небес, ведь она была так великолепна на утреннем небе!.. — Это Иисус оплакивал падение Сатаны».

Дюма, конечно, не оригинален: если для официальных служителей религии Бог — ненависть, то для поэтов — любовь; Христос жалеет Сатану и у Байрона, и у Мильтона, и у де Виньи. Но Дюма пошел дальше: его Сатана предъявляет собеседнику такие доводы, что тот содрогается. Ереси, религиозные войны, костры. «Взаимная ненависть и соперничество диких орд хоронятся за постулатами веры как за щитами. У людей уже нет угрызений совести, когда они убивают друг друга. Они отдаются взаимному истреблению — одни под тем предлогом, что ты Бог, а другие — что не Бог… А ведь первыми словами при явлении твоем на землю были: „Слава Господу на небесах и мир на земле людям доброй воли!“ Не знаю, в каком состоянии будет в ту эпоху небо, но, сладкоречивый мой Иисус, посмотри же на землю: это поле резни! …Христианский дух, нравы и обычаи в то время сохранятся в чистоте только среди выходцев из Лиона, сирых и убогих, как вальденсы из самоуничижения назовут себя сами. Евангелие станет их законом… Их преступление — ведь нужен же повод к гонениям, — их преступление в том, что они утверждают, будто, даровав Церкви богатства, Константин ввел в соблазн христианский мир… И что же? Большего и не нужно, чтобы навлечь на это маленькое братство гнев и суровые кары некоего святого учреждения, что только-только появится на свет под именем инквизиции…

Иисусу казалось, что он слышит мольбы умирающих, материнские вопли и предсмертный хрип стариков, и под похоронный звон, доносящийся с колоколен, перед его глазами проплывали руины, пожары, кровь!

— Ты содрогаешься, ты трепещешь, Иисус? И пот твой льется обильней и стал кровавым… Посмотри на свои руки: они красны, как у твоих священников, понтификов, пап!.. Еще! — Ирландия занялась! Поддай жару! — И Богемия, Фландрия, Венгрия, Вестфалия охвачены пламенем! Жги, круши! А, настает черед Франции! Да здравствует ночь святого Варфоломея, кстати, твоего апостола! Видишь этого набожного монарха на балконе с аркебузой в руках: он охотится за кальвинистами, лютеранами, гугенотами…

Иисус уже не мог смотреть: он со стоном спрятал лицо в ладонях. Сатана бросился к нему и силой отвел руки от глаз.

— Смотри же, — приказал он.

Христос посмотрел, но ничего не смог разглядеть, кровавый пот ослепил его!»

Суд Пилата написан по апокрифическому «Евангелию от Никодима», на котором основывался и Булгаков; у Дюма Пилат — обычный честный чиновник, который не понимает, почему священники требуют карать уголовным судом за церковные проступки, тогда как сами превратили храм в супермаркет, и в конце концов говорит: «Этот человек не в руках священнослужителей, но в лапах мясников». Он пытается вызвать милосердие у «народа» — тоже безуспешно. «— Чего еще хотите от меня, снова приведя этого человека? Вы уже представили его лжепророком, богохульником, возмутителем спокойствия. Я допросил его в вашем присутствии и не нашел ничего для порицания ни в учении его, ни в действиях. Я отослал его к Ироду, который тоже ничего противозаконного не отыскал. Если надобно, чтобы вас удовлетворить, обязательно наказать его, я повелю высечь его плетьми и затем отпустить.

Но этот приговор, хотя и обещавший сильнейшие муки осужденному, не удовлетворил черни. Она уже отведала крови и теперь желала ему большего, нежели порки. Она жаждала смерти!»

Осенью Луи Наполеон возобновил поездки в провинцию, выступая перед толпами: я ваш, народный президент, Францию надо спасать! От кого? Чего еще ему надо? Но он хотел быть императором, и 7 ноября сенат проголосовал за восстановление монархии. Палату не спрашивали, провели референдум: 7 миллионов 824 тысячи 129 человек «за», 253 тысячи 149 — «против». Как видно, «против» еще меньше, чем на прошлом референдуме, вот только больше миллиона голосовать не пошли. 2 декабря Наполеон III был провозглашен «милостью Божией и волей народа императором французов»; престолонаследником объявлен его кузен Жером. Поселился в Тюильри как настоящий Наполеон, выбил себе 25 миллионов содержания, а также пользование государственными лесами, дворцам и мануфактурами — то были первейшие меры по спасению Франции. Выборы в палату теперь будут раз в шесть лет, а не раз в четыре года. Избирательные округа скорректировали в пользу сельских районов. Кажется, спасли…

30 января 1853 года император женился на принцессе Евгении де Монтихо; по этому случаю запретили одну из самых удачных пьес Дюма — все время игравшуюся «Нельскую башню»: намеки! «Лакедем» начал печататься в «Конституционной» 10 декабря 1852 года, но уже в середине января 1853-го редакция заявила, что вынуждена смягчить некоторые фрагменты, дабы не оскорбить чувства верующих. Официозные газеты назвали роман «оскорбительной чушью». Дюма приехал в Париж и пробился к кузену императора Жозефу Бонапарту, с которым был когда-то в приятельских отношениях. Дочери: «Пишу тебе из министерства внутренних дел, где обсуждается вопрос „Вечного жида“, — Наполеон [Жозеф] был очень мил; он везде ходил со мной…» Не помогло: Мопа, министр внутренних дел, требовал ужесточения цензуры. Еще некоторое время роман вяло двигался: Исаак странствовал, лечил сфинксу раненую лапу, помогал Прометею, обсуждал с мудрецом Аполлонием Тианским эволюционные идеи Бюффона, но и цензура придиралась к каждому слову, и читателям стало неинтересно; 11 марта публикация была прекращена. Роман остался недописанным; он таким и вышел в Брюсселе у издателя Лебека и во Франции у Маршанта.

Было в Париже и хорошее. Предъявление долговых обязательств закончилось 18 апреля, заключили хорошее соглашение: 45 процентов гонораров на уплату долгов. Труайя: «Начиная с этого дня он больше не пытался возродиться и измениться, он прозябал, переписывая и выпуская в свет под своим именем произведения, которые сочиняли для него другие авторы». Чушь несусветная: его лучшие исторические работы впереди, и как раз в этот период он вновь взялся за «Графиню де Шарни». Мирабо нет, но, может, кто-то другой не даст прийти к власти Марату и Робеспьеру? Есть Лафайет…