Том 7. Письма - Святитель Игнатий Брянчанинов

Чтоб умертвить смерть, надо устранить из себя все свое, приведшее и хранящее смерть: в самоумерщвленного проникает Дух и, как Создатель, дарует ему «пакибытие». — Когда действия чисто духовные умножатся в душе твоей, тогда всякое чувственное явление потеряет цену на весах твоего ума и сердца.

Хорошо делаешь, что приходящих к дверям твоей душевной клети просишь подождать до свидания с твоим привратником. С этой же целью храню твои письма; большую часть писем, получаемых мною, истребляю по прочтении и ответе. — Несколько раз ты слышал от меня слово «определительность», и не совсем ясно для тебя, что я хочу высказать этим словом. Определительность от «знания» — неопределительность — непременно чадо «мнения». Определительность есть выражение знания в себе мыслями, для других — словами. Ей свидетельствует сердце чувством мира. Мир — свидетель Истины, плод ее. Мне очень не нравятся сочинения: «Ода Бог», Преложения псалмов, все, начиная с преложений Симеона Полоцкого, Преложения из Иова Ломоносова, athale de Racine — все, все поэтические сочинения, заимствованные из Священного Писания и Религии, написанные писателями светскими. Под именем светского разумею не того, кто одет во фрак, но кто водится мудрованием и духом мира. Все эти сочинения написаны из «мнения», оживлены «кровяным движением». А о духовных предметах надо писать из «знания», содействуемого «духовным действием», т. е. действием Духа. Вот! Этого-то хочется мне дождаться от тебя! «Оду Бог», слыхал я, с восторгом читывал один дюжий барин после обеда, за которым он отлично накушивался и напивался. Бывало, читает и слюна брызжет изобильно на всех и все, как картечь из крупнокалиберного единорога… приличное чтение после сытого обеда! Верен, превелик восторг, производимый обилием ростбифа и шампанского, поместившихся во чреве! Ода написана от движения крови, — и мертвые занимаются укра{стр. 512}шением мертвецов своих! Не терпит душа моя смрада этих сочинений. По мне, уж лучше прочитать, с целью литературною, «Вадима», «Кавказского пленника», «Переход через Рейн»: там светские поэты говорят о своем, — и в своем роде прекрасно, удовлетворительно. Благовестив же Бога да оставят эти мертвецы! Оно не их дело! Не знают они — какое преступление: преоблачать духовное, искажать его, давая ему смысл вещественный! Послушались бы они веления Божия не воспевать песни Господней на реках Вавилонских. Кто на реках Вавилонских, и не отступник от Бога Живаго, на них тот будет плакать. Не унывай! Будь мирен, и со спокойствием, с душевною беспопечительностию предайся водительству веры. Обстоятельства сами покажут, что должно делать. Трудности да научат тебя вере, которую да подает тебе Податель всех благ видимых и невидимых, Христос!

№ 9 [310]

Когда, прочитывая письма из N. монастыря, дошел я до твоего девятистрочия, гляжу на него, хочу прочитать… не читаю!.. не могу!.. не дает мне неодолимая сила, — куда-то уносит меня!..

Ты знаешь: воображенье, вдохновенье — свободы сыны своевольные, прихотливые неукротимые…

Несусь!.. несусь!..

И вот! — я поставлен за тридевять земель и за сорок столетий… стою в чертоге обширном, великолепном, — во временах, как будто бы Библейских. Некогда мне подробно осматривать зодчество чертога, — скажу только: оно массивно, величественно, роскошно. — Все внимание мое влечется к совершающемуся в чертоге действию.

Могущественный, прекрасный собою Властелин рисуется на возвышении. Небрежно и живописно раскинулся длинный блистающий плащ его; одни оконечности плаща лежат на возвышении, другие свесились по ступеням. Тщетно в черных, ясных очах властелина суровостию и гневом усиливаются закрыться благость, участие, любовь!.. Пред ним в молчании, в цепях чужестранец — {стр. 513} юноша с поникшим к земле, убитым взором… На них — на властителя и юношу — выпучены пресмешно глаза всех присутствующих, сгорающих любопытством, но не могущих понять — в чем дело… Взглянул я на эти любопытные, ищущие, не находящие толку, — улыбнулся… и только лишь начал догадываться, что я в Египте, — что вижу Иосифа, проданного туда в рабы, соделавшегося властелином, — что пред ним Веньямин, возвращенный с дороги, как похититель драгоценной волшебной чаши; — взвилась картина очаровательная — исчезла!..

Опять гляжу на твое девятистрочие; прочитал его; положил на стол, говорю: «Ты, исчитывающий звезды, странствующий в беспредельной бездне, — от века начертавший им пути их! Призри на эту душу, — душу, направившую полет свой в неизмеримые пространства желаний небесных… скажи ей путь ее!..»

Молись о мне… А мечту мою безотчетливую, своенравную, да простит мне поэт великодушный!..

Февраль 1848 г.

{стр. 514}

Ольга Шафранова

Михаил Васильевич Чихачев

Батюшка мой! Поставь своею милостию — уведомь, если случится что особенное с Михаилом Васильевичем.

В Жизнеописании святителя Игнатия Брянчанинова, составленном людьми, близко знавшими его, рассказывается, что еще в младенческие годы его братья и сестры сознавали нравственное превосходство его и невольно относились к нему с некоторым благоговением. С годами его нравственное влияние на людей проявлялось еще сильнее, отражаясь иногда на их судьбе. Именно так произошло с присным другом Святителя, Михаилом Васильевичем Чихачевым.

Михаил Васильевич Чихачев тоже принадлежал к старинному дворянскому роду, известному с конца XVI столетия. Родословное древо [311] Чихачевых, начиная с родоначальника Даниила, на протяжении веков несколько раз разветвлялось, и предки Михаила Васильевича каждый раз оказывались в младшей ветви. Но уже за внуком Даниила, Иваном Ивановичем Чихачевым, в 1621 г. записано было по Государевой ввозной грамоте поместье в Пусторжевском уезде Дубецкой волости… Младший внук Ивана Ивановича, Ларион Чихачев, в 1683 г. был владельцем в Псковском уезде пустоши Дроздово и деревни Фаустово, которыми он владел вместе с троюродным братом Иваном Федоровичем Чихачевым. А 20 апреля того же года за службу в войне с турками он получил «с поместного его окладу 450 четвер{стр. 515}тей 90 четвертей в вотчину в Пусторжевском уезде в Ошенском стану сельцо Красное на речке Лещанке, во Изборском уезде в Павловской губе деревню Фаустову». Внук Лариона, Яков Алферьевич Чихачев, в 1749 г. капитан, имел трех сыновей, младший из которых Василий Яковлевич (р. 1760) — гвардии прапорщик, помещик Псковской губернии владел в Порховском уезде сельцом Токаревка и селеньями в Новоржевском уезде; у него было наследственных 110 душ, да благоприобретенных 97 душ, да за женой 85 душ. Женат он был на Екатерине Михайловне Семенской.

Михаил Васильевич — младший сын Василия Яковлевича и Екатерины Михайловны Чихачевых, родился он 8 апреля 1806 г.; у него было два брата: Дмитрий (р. 1794) и Александр (р. 1801), и две сестры: Екатерина (р. 1789) и Ольга (р. 1797), в замужестве Кутузова.

Все три сына Чихачевы были определены в военную службу. Младший, Михаил Васильевич, был привезен отцом в Петербург, как и Дмитрий Александрович Брянчанинов, в 1822 г. Он хорошо сдал приемный экзамен в Главное Инженерное училище и тоже был зачислен пансионером Великого Князя Николая Павловича.

Впервые встретившись в Инженерном училище, молодые люди вскоре подружились. Несходство их характеров: Дмитрий Александрович был серьезен, задумчив, сосредоточен в самом себе, а Михаил Васильевич несколько рассеян, говорун, весельчак, привыкший дома «к баловству и болтовне», — не мешало их искренней дружбе, но с самого начала определило их отношения. Михаил Васильевич предался Дмитрию Александровичу, как сын отцу, как младший старшему. А Дмитрий Александрович привязался к нему, как к младшему любимому брату, который на протяжении всей его жизни оставался, может быть, самым близким ему человеком.

Этот период их жизни, время учебы в училище и несколько последующих лет, воспроизведен в «Жизнеописании святителя Игнатия» на основании «Записок» М. В. Чихачева; писал их Чихачев уже на склоне лет, «понуждаемый любовью его знающих, как можно было припомнить, что было с ним [312] от юности до времени пострижения его», излагая «повесть своего обращения ко всемогущему покаянию». При этом, описывая тот или иной эпизод, он иногда добавлял: «если вспомнить». Но судя по {стр. 516} подробностям, которые содержатся в «Записках», память его крепко удерживала события тех лет.

К сожалению, «Записки» М. В. Чихачева отдельно не публиковались и ныне утрачены, но в отрывках использовались разными авторами. По возможности, постараемся восстановить их по этим отрывкам, так как они чрезвычайно важны и для характеристики самого Михаила Васильевича и для более полного описания отдельных эпизодов жизни и деятельности святителя Игнатия, свидетелем, а часто и непосредственным участником которых Михаил Васильевич был.