Голоса ночи (сборник) - Анна Малышева

Девочка решила разорвать паутину кончиком закладки, на которой была напечатана таблица умножения. Она протянула было руку… И остановилась. Паук, отдыхавший все это время возле перил, приступил к заключительному акту. Легко, слегка манерно двигаясь вдоль нити, он приблизился к мухе, замер рядом, как исповедник, выслушивающий слова закоренелой грешницы. И, сделав еще одно движение, чувственно обнял свою пленницу. Та забилась, испуская последние, совершенно беспомощные вопли, но паучок не отступал, сжимал ее толстое брюхо в своих слабосильных лапках и нежно, вкрадчиво целовал металлически блестящий хитиновый покров. Маша вскочила, сама того не заметив. Это было… Невероятно. И очень правдиво. Правдиво, как сама жизнь, и так же цинично. Ничего в ту пору не зная об отношениях мужчины и женщины, палача и жертвы, она инстинктивно чуяла, что наблюдает важнейший акт, который совершают все дети природы: ловушка – отравленный, разлагающий плоть поцелуй – убийство – смерть – инстинкт сохранения рода, направленный на выживание.

Нет, сейчас бы она пальцем не тронула паучка. Он казался ей героем: он побеждал великана, побеждал его безжалостно и ласково, без лишней жестокости, без глупой слащавости. Все было естественно – и непоправимо. Маша зажала рот ладонью. Муха перестала сопротивляться. Еще несколько еле слышных звуков. Содрогание паутины. Затем – тишина. Она ожидала, что паук немедленно сожрет свою жертву, но тот, разом потеряв к ней интерес, бросил ее в сплетениях порванной паутины и вернулся в западню. Поцелуй, так взволновавший девочку, был прерван, как только жертва умерла.

На другой день муха значительно усохла. Паучок питался ее плотью и кровью, время от времени присасываясь к просевшему брюшку. Впустив свой яд, он наладил в ее теле пищеварительный процесс, которого сам был начисто лишен при отсутствии желудка. Маша знала об этом и, наблюдая за паучком, шептала: «Кушать подано!»

Через пару дней тот исчез.

– Ты молчишь, – Борис продолжал прикасаться губами к ее обнаженной спине. – В чем дело?

– Не знаю, – еле слышно вымолвила она. – Может быть, я молчу, потому что нет смысла ничего говорить.

– Обиделась?

– Нет. Но ты меня не слушаешь.

Он опустил руки, и Мария ощутила жгучее желание, чтобы он снова схватил ее, лишил сил, воли, навязал свои правила. Она обернулась:

– Скажи, может быть, так и надо, что я серьезней тебя? Может, я зря сержусь? Мне тридцать… Я не из богатой семьи. Всегда приходилось работать. Я росла не в очень-то благополучное время… У родителей был счет в сбербанке, но все деньги они потеряли, а ведь копили для меня. Эта квартира досталась от дальнего родственника – дар судьбы. К подаркам я не привыкла. Вообще все складывалось не очень ровно. Вышла замуж – сама не понимаю зачем и как. Счастлива, в общем-то, не была… Муж меня бросил. Знаешь, я даже не слишком расстроилась.

Она подняла глаза и впервые увидела в его ответном взгляде понимание. Улыбнулась:

– Правда, это всегда не очень весело.

– Выйдешь за меня замуж? – Он уже не пытался к ней прикоснуться, но его взгляд почти ощутимо касался ее кожи. Мария поежилась.

– Ты все о своем… А я боюсь. Впервые в жизни кто-то хочет принимать за меня решения, а я не умею подчиняться.

– Доверься!

– Не могу.

– Так, – он приподнялся на локте и взлохматил волосы. – А я не могу иначе. Пойми, я не деспот, но думаю, что женщина все-таки должна слушаться своего мужчину.

Мария делано улыбнулась:

– Должна? Никто никому ничего не должен.

– Ты несчастный человек. Ты не можешь расслабиться.

– Могу. Но я не понимаю, почему должна принимать твои правила. – Внезапно ей захотелось заплакать, но Мария тут же вспомнила, что так и не сняла макияж. – Может быть, слишком поздно…

– Для чего?

– Для того чтобы расслабиться и поверить другому… Я не могу.

– А ты попробуй.

– Легко сказать…

– Чего ты боишься? – Он едва касался ее плеч, но взгляд внезапно стал тяжелым. Мария едва вынесла его, в нем были обида и недоверие. – Тебя ни к чему никто не принуждает. Невероятно… Я сто раз доверялся людям, ничего не требуя взамен, а ты! Зовут замуж – тебе, видите ли, страшно. Ничего не просят, а ты всех подозреваешь в корысти!

– Погоди, – прервала его женщина. – Не в замужестве дело. Думаю, для тебя это тоже не имеет большого значения, будем ли мы официально расписаны. Мне не нравится твой образ жизни, а менять его ты не желаешь.

– Только и всего?

– Этого даже слишком много.

И тогда он пообещал, что изменится, ненамного, конечно, не жертвуя своей индивидуальностью. Но если он сможет изменить каким-то неважным принципам, он сделает это лишь для того, чтобы успокоить Марию.

– Кажется, большего ни одна женщина на свете требовать не может, – уже в сердцах произнес Борис. – А ты все еще…

Она не отвечала. Сидела на краю постели, в сгустившихся сумерках, глядя на светлеющий квадрат окна. Восходила луна, иногда она светила прямо на ее постель, и тогда ей снились дурные, тревожные сны. Она вдруг подумала о Насте.

«Если бы она знала! Если бы знала!»

– Ну, так когда?

«Никогда».

– Мне надоело упрашивать.

«Так зачем же ты…» Женщина обернулась, и ее вновь поразило это смуглое лицо, оно исчезало в сумерках, зачеркивалось резкими, глубокими тенями. Внезапно он показался ей похожим на насекомое. «Паук…»

– Или мы по-настоящему будем вместе, – почти угрожающе произнес Борис, – или я увожу вещи. Мне тоже не пять лет, и мне нужна нормальная семья.

– Хорошо, – беззвучно ответила она. – Я согласна.

Валерьян Тимофеевич автоматически стал свидетелем на их свадьбе. Регистрация состоялась в начале июля. Сперва Мария сомневалась, удастся ли договориться в ЗАГСе насчет таких близких сроков, но жених нажал какие-то рычаги, подольстился, возможно, дал взятку… Она ни во что не вмешивалась. Единственным делом, которое увлекло ее всерьез, был пошив свадебного костюма. Она было хотела соорудить платье, но Борис возразил. Он сказал, что предпочитает брючный костюм.

– Почему?

– Это практичнее. Потом можно будет надеть.

Мария даже засмеялась, хотя в ту пору редко радовалась жизни. Настроение у нее было не свадебное, скорее похоронное.

– Куда же я в нем пойду? – спросила она. – Белые брюки… Маразм.

– Не больший маразм, чем платье, – парировал он.

– С чего это вдруг ты стал таким экономным?

– Женюсь.

– Да ведь не впервые!

Они часто обменивались подобными колкостями, Мария успела привыкнуть к этому тону и уже не пугалась. В конце концов, это не она настаивала на узаконенных отношениях, сам Борис требовал этого. Ее родители, извещенные о повторном браке дочки, перепугались куда сильнее, чем она сама. Мать паниковала так, что Мария чуть было не переменила решение.

– Зачем тебе это?

– Как зачем? Зачем вообще люди женятся? – возражала слегка сбитая с толку невеста. – Почему ты против?

– Я не понимаю! Ты уже не девочка, пора бы задуматься… Что хорошего вышло в первый раз? Теперь повторяешь…

Мария гневно дергала плечом и говорила, что не собирается никому отдавать отчета в своих поступках. Да, она в самом деле давно уже не девочка и тем самым, кажется, вполне заслужила некоторую самостоятельность.

Но мать начинала плакать медленными жалостными слезами, и женщина, которая считала себя вполне взрослой, мгновенно становилась маленькой девочкой и ластилась к родительнице:

– Мамочка, зачем… Ты же совсем его не знаешь!

– А ты-то знаешь?

Мария опускала ресницы и ответа не давала. Борис торопился – она медлила. Он настаивал – она молча сопротивлялась. Все шло по плану, но этот план составляла не она. Это ее тревожило.

– Мамочка, не переживай. В конце концов, в этой стране еще существует развод.

– В том-то и дело, что не существует, – мать вытирала щеки и с мольбой вглядывалась в лицо дочери. – Неужели ты не понимаешь?

– Да чего?

– Я верила, что ты серьезно относишься к браку. Первый блин комом – бывает. Но этот твой Борис… Ты могла бы отнестись немного серьезнее… Подумай, а вдруг придется расстаться? Он не кажется мне хорошим человеком…

И тут Мария вскакивала. Она до крови, до ссадин кусала губы, стараясь удержать на них слова, которые так и рвались наружу. Да, ее родителям хотелось бы, без сомнения, чтобы она навеки осталась в одиночестве. Ведь это удобно, ох, куда как удобно! Никаких проблем! Никаких внуков! Дочь-монашка, работяга, заезженная кляча! Мария подозревала, что ее мать, такую же загнанную, посеревшую от бытовых проблем женщину, которой на глазах становилась она сама, чрезвычайно возмущало, что дочь вдруг переменилась. Обрела счастье, потеряв волю. Обрела женственность, утратив самостоятельность. Стала тем, чем так и не сумела стать мать, дожив до пятидесяти с лишним лет.

– Я счастлива с ним, – жестко говорила Мария, вглядываясь в серые глаза матери, очень похожие на ее собственные.