Сказка и быль. История русской детской литературы - Бен Хеллман

Дом детской книги также начал публиковать ежегодные сборники статей по истории литературы, литературной критике и теории. «Вопросы детской литературы» (1952 – 1958), позже переименованные в «Детскую литературу» (1958 – 1990), выходили в Москве, а «О литературе для детей» (1955 – 1991) – в Ленинграде. Их дополнял журнал «Детская литература», который снова стал издаваться в 1966 году после двадцатипятилетнего перерыва.

Съезды писателей

В декабре 1954 года проходил II съезд Союза советских писателей. Прошло двадцать лет с тех пор, как писатели под предводительством Горького собрались на свой первый съезд – длительный перерыв еще раз доказывает, что в сталинские времена были разрушены даже самые элементарные формы демократии. Теперь съезды стали регулярной частью литературной жизни, хотя их значение в качестве настоящего форума для дискуссий осталось незначительным. Самокритика и обсуждение реальных проблем отступали на второй план перед выражением преданности партии и коммунистическим идеалам, прославлением достижений советского строя, предпочтительно по контрасту с ситуацией в капиталистических странах. Сам выбор выступающих делал настоящую дискуссию невозможной. К микрофону выходили только наиболее проверенные и лояльные, например Маршак, Барто, Кассиль и Михалков.

Обзор детской литературы был в 1954 году доверен Борису Полевому, члену редакционного совета «Детгиза». Согласно ему, «большие, славные традиции» советской детской литературы процветали после конференции 1934 года[545]. Литература становилась все глубже, мудрее и интереснее, но ее главной целью по-прежнему оставалось воспитание нового поколения коммунистов. С помощью своих произведений писатели участвовали в «воспитании любви к Родине, к своему народу, взращивании братских чувств к народам других стран, подготовке детей к мирному созидательному труду, взлелеивании лучших черт социалистического гуманизма, воплощенных в идеях Коммунистической партии»[546].

Полевой смело утверждал, что по сравнению с 1934 годом возросло международное значение советской детской литературы. «Герои этих книг – советские люди – шагают через государственные границы, через горы, материки, океаны, неся по всей планете великие идеи социалистического гуманизма, рассказывая миру правду нашего советского бытия»[547]. Такое заявление можно объяснить только тем, что включение балтийских государств в Советский Союз в 1940 году и захват коммунистами власти в Восточной Европе после Второй мировой войны породили огромный новый рынок для советской детской литературы. Всем этим народам теперь полагалось порвать с буржуазным прошлым и, естественно, взять за образец первое в мире социалистическое государство и его культуру. На Западе, где такое насильственное кормление не представлялось возможным, знания о современной советской детской литературе практически отсутствовали, и никакого успеха у нее быть не могло.

Полевой уделил немало внимания статистике. В 1934 году было издано около тысячи наименований книг для детей и юношества, к 1953 году это число удвоилось. Еще разительнее увеличились общие тиражи: 19 миллионов в 1934 году, 110 миллионов в 1953-м. Только «Детгиз» напечатал 500 различных книг тиражом в 71 миллион экземпляров. За прошедшие двадцать лет 1500 советских писателей, учителей, ученых и критиков опубликовали около 20 000 наименований книг, общим количеством 911 миллионов экземпляров. Почти миллиард книг, восклицал Полевой. «Подумайте об этом, товарищи! Это ведь по пяти книг на каждого советского гражданина, считая грудных младенцев и ветхих стариков!»[548] Но даже такой значительный рост не означал, что потребность в книгах полностью удовлетворена.

Чтобы показать, какие прозаические работы были наиболее популярны у юного советского читателя в период с 1934 по 1954 год, Полевой включил в свою речь список из одиннадцати произведений. Список определялся тиражами, что, естественно, было выгодно для более старых произведений:

1. Николай Островский. «Как закалялась сталь» (248 изданий)

2. Валентин Катаев. «Сын полка» (78)

3. Аркадий Гайдар. «Тимур и его команда» (72)

4. Александр Фадеев. «Молодая гвардия» (72)

5. Вениамин Каверин. «Два капитана» (60)

6. Алексей Мусатов. «Стожары» (40)

7. Иосиф Ликстанов. «Малышок» (35)

8. Николай Носов. «Витя Малеев в школе и дома» (30)

9. Елена Ильина. «Четвертая высота» (29)

10. Лев Кассиль и Марк Поляновский. «Улица младшего сына» (25)

11. Борис Житков. «Что я видел» (24)

Согласно Полевому, эта статистика доказывала: главное свойство советской детской литературы в том, что ее герои взяты прямо из реальной жизни. Они – «простые советские люди, озаренные идеями коммунизма»[549]. Полевой видел в популярности этих книг знак того, что советская реальность сама по себе существенно интересней любых фантазий. Естественно, это в большой степени была иллюзия, поскольку тиражи определялись не спросом, а указаниями сверху. Именно поэтому в список не вошли ни научная фантастика Александра Беляева, ни сказка о деревянном человечке Алексея Толстого, ни «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова.

В поэзии для детей доминировала четверка авторов: Самуил Маршак (661 издание), Корней Чуковский (450 изданий), Агния Барто (435) и Сергей Михалков (435). По мнению Полевого, эти авторы являются образцом того, как и в рамках поэзии возможно творить живые образы и освещать большие вопросы. В качестве примера Полевой назвал «Мистера Твистера» Маршака, критикующего расизм, михалковского «Дядю Степу», иллюстрирующего «социалистический гуманизм», и сатирические стихи Барто и Чуковского.

Полевой критиковал, главным образом, школьные повести. Слабость этого жанра отмечалась уже не раз. Евгений Герасимов совсем недавно, в 1953 году, обсуждал ситуацию в «Новом мире». «Отчего герои становятся скучными?» – задавался вопросом Герасимов, прочитав все школьные повести предыдущего года, включая провальную публикацию Марии Прилежаевой «Над Волгой» (1952). Когда писатели изображали школьную жизнь, у них получились «серые, безликие герои, лишенные всего, что присуще юности: фантазий, увлечений, задора, пылкости»[550]. Писатели прославляли безликий коллектив и осуждали любое проявление, которое могло быть расценено как индивидуализм. «Остается только удивляться, что никто еще не обвинил в индивидуализме школьников, которые самостоятельно решают заданные на дом трудные задачи по математике»[551]. Однако рецепт победы над кризисом, предложенный Герасимовым, звучал неубедительно: писателям нужно учиться у покойного президента Советского Союза Михаила Калинина и, как он, говорить с детьми «правдиво и откровенно»[552].

Рецепт Полевого же заключался в том, что писатели должны следовать жизни, а не литературным стереотипам. Школа не единственная оказывает влияние на развитие детей, литературе необходимо отражать и «бушующую жизнь» за стенами школы, искать материал для творчества «на фабриках, заводах, на шахтах, на колхозных полях, где труженики создают могущество, богатство и славу нашей социалистической отчизны»[553].

Полевой говорил и о проблеме «революционной романтики». Эта концепция была одним из краеугольных камней социалистического реализма, но на практике весьма трудно оказывалось определить ее суть. Писатели, которые включали фантастические или приключенческие элементы в сюжет, чтобы сделать его более живым и привлекательным, легко могли попасть под обвинение в «псевдоромантизме» или подвергнуться критике за то, что выбрали «слишком исключительный случай». Полевой призывал критиков быть более снисходительными в своих отзывах[554].

В поэзии Полевой слишком часто сталкивался с нравоучительным тоном, который не был естественной частью стихотворения, а «плавал, как пятна жира на поверхности супа»[555]. Полевой указывал и на другие слабости – единообразие тем, художественных методов и даже книжных заголовков. Он приводил несколько свежих примеров: «На солнышке», «На солнечном берегу», «Солнечный берег», «Солнечное утро», «На солнечной земле», «Солнечный зайчик», «Солнце в доме», «Солнце во дворе», «Солнышко». «Не слишком ли много солнца, товарищи детские поэты?» – спросил Полевой риторически[556].

В своем докладе о новой поэзии Агния Барто беспокоилась по поводу отсутствия «Гайдаровской интонации»[557]. Пионеры хотели служить своей родине, но вместо поэзии, вдохновляющей на смелые поступки и любовь к труду, им часто доставались «стихи созерцательные, а даже иногда и умилительные». «Тема радости, бодрости, праздника необходима и органична в поэзии для наших детей, – но не слишком ли много появилось стихов, внешне нарядных, но бессодержательных, в которых говорится главным образом об отдыхе, каникулах, бесконечных развлечениях?» – спросила Барто[558]. Чтобы доказать важность своей критики, она рассказывала об одном советском мальчике. На вопрос матери, кем он хочет быть в будущем, «юный философ» ответил: «Я рассчитываю жить уже при коммунизме, тогда никому не надо будет трудиться!»[559]