Колосья под серпом твоим - Владимир КОРОТКЕВИЧ

– Молись, – сказал Корчак.

Пан Ярош поднял голову и, глядя на языки высокого пламени, начал читать апокрифичную молитву панов-латников, против которой четыреста лет безуспешно боролась церковь. Безуспешно потому, что читали ее один раз и потом не было кого карать.

Брона слушал, как падали слова. Молчал и смотрел чужими глазами. И летели, летели в небо языки огня.

– «Воины бога пришли за мной» – спокойно читал Раубич.

Корчак отошел к лошади.

– «Воины бога пришли за мной… Они пришли – и не опечалилось сердце мое. Они пришли – и не дрогнули колени мои… Тьма была вокруг. И во тьме горели лики архангелов…

…Как половодье, близились они… Как лава, росли они… Как ураган, росли они… Как солнце в час смерти, росли они».

Странный звук родился где-то. Словно начинался обвал. Далеко-далеко. Брона не удивился. Так оно и должно было быть. Что ж, если за человеком шли воины бога…

– «Как черный огонь были очи их… Как сухая трава в огне были волосы их… Как вежи во время пожара были крылья их… Как расплавленная сталь были мечи их.

…И разверзлось небо – и пожар был за спинами их.

Но не трепетала душа моя».

Цокот нарастал и нарастал, близился. Неодолимый, мощный. Земля стонала. Потом долетели два выстрела, а спустя минуту – еще два.

– Что такое? – спросил Корчак.

– Большой отряд, – ответил кто-то.

– Войско, – пробормотал Юстын. – Наутек, хлопцы!

– Ти-хо! – приказал Корчак.

Земля гремела уже, словно была из железа.

– И правда, хватит, – взвился в седло Корчак. – Засиделись… Брона, кончай да догоняй.

Люди тронули коней. Обвал уже гремел во всю мощь.

Брона сделал шаг и встретил глаза Раубича.

– «Потому что не боялся я смерти детей ниже своей кончины без холма и причастия, без слез и памяти…»

Брона зашел за спину Яроша, поднял с земли штуцер и резким ударом корда перерезал веревки. А потом со всей силой толкнул Раубича. Тот не удержался на ногах и повалился на землю.

Корчак, оглянувшись, увидел лежащего и то, что Брона садится на коня. Всадники исчезли за домом.

…Алесь, вырвавшись на лужок, увидел разбитые окна, пощепанные двери дома – в них били топорами, – зыркий огонь, а возле него неподвижного человека.

Пылали флигель для гостей, дом эконома и каретная. Рыжее, как львиная грива, пламя с горячим гулом летело в ночь. Коробились крыши, тысячами рубинов сияли сквозь вуаль огня бревна. Ревело, сыпало искрами, несло.

И грозно вертелся во все стороны, угрожая мечам, флюгер-всадник на крыше флигеля – горячая струя воздуха вертела его. Достойный жалости, маленький и грозный всадник над морем огня.

Алесь спрыгнул с коня и склонился над неподвижным телом.

– Пан Ярош! Пан Ярош!

…Ярош удивленно смотрел на него. Потом сел, потирая запястья.

– Ничего, – резко сказал он. – Где солдаты?

– Какие солдаты? Я один.

В этот момент люди Корчака скакали уже на той стороне озера. Спешили оставить между собой и карательным отрядом как можно больше верст.

– Неудача, – сказал Корчак. – Ни оружия, ничего. Отряд кто-то навел.

Гнали коней, словно одержимые. И лишь после долгого молчания Корчак обронил:

– Ничего. Одного-таки кокнули.

Брона пожал плечами.

– Боюсь, что нет. Боюсь, что он останется в живых.

– Ты что?

– Времени не было. Когда я ударил его, мне показалось… корд наткнулся на железо.

– Брас-лет, – похолодел Корчак.

Брона молча скакал рядом с Корчаком. Он не жалел ни о чем.

«Воины бога пришли за мной».

Он улыбнулся мрачно и погладил в темноте вороненый ствол штуцера.

Ярош недоуменно смотрел на Алеся, потного, с грязными потеками на лице. Под спутанным чубом дерзко горели серые глаза.

– А солдаты?

– Да один я, один. Вставайте. Они удрали.

Раубич увидел вспененный табун, что жался подальше от огня. Перед табуном стоял, прижав уши, огромный жеребец и смотрел на пламя.

«Конь покойного Юрия. На нем он был, когда предупредил… Тогда, у кургана. Нет, никогда не пошел бы пан Юрий на заговор.

И этот… Действительно один. Прискакал и сдунул их, как пылинки. И увидел его на земле, очумевшего. Еще, может, подумал, что сомлел, как баба».

Ярош почувствовал страшное унижение. Он, мужчина, с восемью слугами, с оружием в доме, попал в руки этим свиньям и битый час терпел издевательства, словно ожидая, когда этот щенок явится на помощь. Один, с бесполезным, как тросточка, дробовиком в руках. Прискакал на помощь тому, кому «мстил презрением». Конечно, к таким надо скакать на помощь, разве они сами защитятся?

– Вставайте. Они не ранили вас?

Ярош неожиданно легко поднялся, начал было отряхивать грязь с живота и колен и едва не застонал.

Унижение раздирало его. «Один… Один… Боже мой, спасай меня от позора… спасай меня от этого спасения…»

Если б Алесь сказал то, что хотел сказать: «Быстрее, пан Ярош, они могут вернуться, а нас двое», – все, возможно, обошлось бы. Раубич увидел бы в его поступке простую смелость, желание помочь отцу девушки, которую любил.

Но он не сказал этого.

– Имеешь мою жизнь, – глухо сказа Раубич. – Надо будет – отдам.

– Зачем так?

– Я ее не хотел. Так разве не все равно, кому отдать?

– Пан Раубич…

– Я дорого дал бы, чтоб этой помощи не было.

– Брезгуете брать из моих рук? – оскорбленный, спросил Загорский.

– Не беру подачек.

– Отец… – сделал последний шаг Алесь.

Может, Раубич и понял бы, если б смотрел в глаза. Но он смотрел в сторону.

– Я ни о чем не просил. Ни вообще людей, ни лично вас.

Всадник вертелся в море огня. И, чувствуя, что он и сам такой же, Алесь сказал:

– Простите… Если б я знал, что это так, я прислал бы вместо себя слугу… Я имел смелость подумать, что я сделаю это лучше него… Видимо, напрасно.

Голос был грустный и строгий.

– Вы сегодня имеете право говорить мне все. Но потому я и не хотел жизни из ваших рук… И потому я принял жизнь из рук холопа, который разрезал мои веревки… – Раубич хотел хоть чем-нибудь удивить этого человека, посеять в нем хотя бы тень сомнения в том, что спас не он. – Хлопы лучше вас, – закончил он.

– Вы уже считаете эти веревки своими? – грустно спросил Алесь. – Быстро привыкли. А хлопы действительно лучше… Лучше нас… Они благороднее и благодарнее… Прощайте, Раубич.

И пошел к своему жеребцу.

Дважды он пытался сесть и опять опускал ногу на землю.

И лишь собравшись с силами, вскинул тело на спину Дуба.

Молча тронул со двора.

Табун медленно потянулся за ним, покидая дом, в окнах которого плясало зарево.

Одинокий всадник вертелся в море огня…

Жизнь шла себе и шла, словно ничего не случилось, и дед по-прежнему боролся за наиболее справедливое освобождение людей.

Еще раньше император поручил генерал-адъютанту Якову Ростовцеву, который когда-то подал свое предложение[145] отмены, руководить подготовкой реформы, тем самым одобрив его мысль и дав понять, что проекты губернских комитетов устарели. Для редактирования их в марте были организованы вспомогательные учреждения при главном комитете – редакционные комиссии, которые тогда же принялись за дело под руководством Николая Милютина.[146]

Люди Милютина и он сам были все же лучше многих. Не либерализмом, а тем, что это были обычные люди. Любопытно: что могло б произойти, если б освобождение, пусть номинально, поручили бывшему шефу жандармов, а в то время председателю Государственного совета и комитета министров Алексею Орлову? От прошлого у него остались определенные наклонности. В настоящем было полное физическое и моральное падение, доходившее до того, что он молчал, ползал по полу и ел из поставленной перед ним миски, как собака.[147] Полностью выжившее из ума животное с замашками жандарма больше года занимало этот пост. Не первый и не последний случай. И после этого кто-то мог сказать, что «История города Глупова» – пасквиль.

Так называемые «сливки общества», растленные насквозь, выжившие из ума от вырождения, руководили людьми, которые во всех отношениях были выше и лучше их. Внутренними делами России три года руководил Бибиков, один из наиболее ярых мистиков того времени. Он регулярно по ночам вызывал дух покойного сына, который умер в Дрездене, и как будто бы беседовал с ним. И такие люди могли говорить безвольному царю слова благодарности за то, что он освободил «20 millions de pauvres petites chevilles».[148] Даже демагогу Валуеву это не понравилось.

Бедные «винтики» выполняли самую высокую миссию на земле – заставляли землю рожать. А те, кто сидел над ними, – органчики, спириты, верноподданные болваны, эротоманы и педерасты, животные, которые ели с пола, – какую миссию выполняли на земле они?! Никакой, кроме организованного грабежа, прожигания жизни и высасывания последних соков из этой несчастной земли.