Обнаров - Наталья Троицкая

Он улыбнулся.

– Таечка, я же на недельку всего. А мамонта я тебе добуду. Обещаю. А ты уйди с головой в учебу. Не скучай. У нас же вся жизнь впереди…

Обнаров тряхнул головой, и наваждение исчезло.

– Вся жизнь впереди… – со вздохом вслух повторил он.

Вдруг что-то холодное и мокрое ткнулось в его ладонь.

– Тишка! Обормот! Напугал…

Обнаров присел на корточки перед рыжей деревенской псиной, совершавшей ежевечерний обход владений, и потрепал пса по ушам.

Тихон был единственной собакой в деревне. Его баловали. Дачники – особенно. Потому собачьей наглости не было предела. Вот и сейчас пес бесцеремонно лизнул Обнарова в щеку и водрузил мокрые грязные лапы ему на плечи, нежадно вымазав черной болотной грязью серую ветровку.

– Куда ж ты лезешь-то, дурень! – Обнаров скинул собачьи лапы с плеч. – Опять раков в протоке ловил? Грязный, как черт! А ну гулять! Брысь отсюда!

Еще какое-то время Обнаров что-то рассерженно бубнил вслед собаке, тщетно пытаясь стряхнуть растертую по одежде грязь. Потом, махнув на все рукой, он сел на старую выволоченную давным-давно на берег лодку и закурил.

Где-то рядом, на опушке соснового бора, дважды протяжно ухнула сова. Ей откликнулась в прибрежных зарослях выпь. Ее поддержал далекой, из самой глубины леса, дробью старатель-дятел. Обнаров прислушался. Луг тоже ожил стрекотом кузнечиков. Точно не золотая осень была на дворе, а июль. Ночь незримо вступала в свои права. Оживали звуки, в природе начиналось скрытое от посторонних глаз движение. Ощущение сокрытой ночью тайны интриговало, заставляло прислушиваться, приглядываться, волноваться по поводу и без. И только повисшая рыжим апельсином над самым горизонтом луна взирала на все холодно и бесстрастно.

«Завтра день хороший будет. На рыбалку махнуть?» – подумал Обнаров.

Но принять окончательное решение он не успел. По ушам резанул пронзительный женский визг и безудержный лай Тишки.

– Тихон, фу! Ко мне! Ко мне, я сказал!!! – крикнул в темноту Обнаров и, бросив сигарету, пошел наугад навстречу собаке.

Прижав уши, прыжками пес несся по пляжу назад, к Обнарову. Добежав, он попытался было опять по-свойски водрузить лапы Обнарову на плечи, но тот, предугадав намерение, простер вперед руку и грозно сказал:

– Даже не думай!

Пес послушно завилял хвостом и тихонько заскулив, сел перед Обнаровым.

– Ты чего творишь, морда песья? Кого ты облаял? Кого напугал? Пойдем, поглядим.

В тумане, на поросшем олешником мысу, отделявшем озеро от протоки, Обнаров различил нечеткие очертания человеческой фигуры.

– Пожалуйста, возьмите на поводок вашу собаку! – крикнула женщина и сделала несколько шагов к воде от несущегося аллюром Тишки.

– Тихон, ко мне! Ко мне! – строго позвал Обнаров и тут же добавил: – Не бойтесь. Он не кусается. Только лапы любит на плечи класть и в лицо лизнуть может.

Тишка остановился на полпути к женщине и вопросительно смотрел то на нее, то на Обнарова.

– Я убеждена, что если у вас есть собака, за нею нужно смотреть. Поводок. Намордник. Проблем не будет. Ваша собака кинулась на меня, чуть не сожрала!

Обнаров улыбнулся, заметив на белом свитере дамы прямо на изящной груди следы грязи от собачьих лап.

– У тебя хороший вкус, Тихон, – едва слышно произнес Обнаров и добавил громче: – Простите. Это деревенский пес. Общий, так сказать. Не бойтесь. Он не кусается.

– Он вам сам об этом сказал? Рассуждаете, как ребенок!

– Да будет вам, успокойтесь. Полезно иногда впадать в детство. Идите сюда. Я вас познакомлю. Тихон вам лапу даст. Только я ему лапы предварительно помою. Тихон, иди сюда, иди мыться.

– Увольте. Подержите собаку. Я домой пойду.

– Как вам будет угодно.

Обнаров сел на поваленную ветром ольху, щелкнул зажигалкой и закурил. Тишка улегся у его ног. Он потрепал собаку по холке и с шумом выдохнув сигаретный дым, стал смотреть, как торжественно и степенно над озером восходит луна.

– Полуночник, иди чайку попей! – сказала ему мать, едва он прикрыл за собою дверь.

Мать сидела на веранде возле самовара. Самовар был старинный, ведерный, на углях, как в старые добрые времена. Самовар мать научила ставить Тая.

– Я просил тебя самовар при мне не ставить? – плохо скрывая раздражение, сказал Обнаров. – Поразительно, мама! Неужели ты даже в малом уступить не можешь? Надо обязательно поперек!

Он сел в плетеное кресло-качалку.

С веранды открывался изумительный вид на озеро. Луна поднялась уже достаточно высоко и расстелила свою серебряную дорожку от одного берега до другого.

Марта Федоровна налила чашку чая и невозмутимо поставила перед сыном.

– Что за шум на берегу был? – проигнорировав претензии, спросила она.

– Да-а… – Обнаров безразлично махнул рукой. – Какую-то новую дачницу Тихон напугал. Орала, аж уши заложило!

– Костя, мед бери, конфеты.

Обнаров втянул носом чайный дух.

– Чай как странно пахнет.

– Это мята. Мы с Егором нашли заросли мяты у ручья, который местные протокой называют. Нарвали, насушили. Теперь чаек с нею завариваем. Полезно. Пей.

Обнаров подозрительно заглянул в чашку.

– Муть какая-то. Мама, выдумаешь ведь!

– Мои отец и мать, как ты знаешь, в деревне жили. Мяту все время пили вместо чая.

– Чем же их чай не устраивал?

– Тем, что денег на чай не было. Работали «за палочки».

– За что?

– За палочки. За трудодни то есть. Отработаешь трудодень, бригадир тебе в тетради учета палочку ставит. Надо, чтобы таких палочек сто сорок штук было с мая по сентябрь. Тогда можно рассчитывать, что зимой с голодухи не помрешь.

– Так это же почти каждый день рабочий.

– Вот так. А еще надо свой огород обработать, на свою корову накосить. Косить не давали, все по болотам да по неудобьям косили, в ночи. Луга-то колхозные. Это сейчас – коси, где хочешь. Луга нетронутые под снег уходят. А тогда… – Марта Федоровна грустно вздохнула. – Сена только до апреля хватало. Бывало, отец полезет на сарай, раскроет соломенную крышу и корове солому до мая и кормит, чтоб с голоду не издохла. А мы, дети, по весне с котомкой на поле гнилую картошку собирать ходили. Взрослым нельзя было. Это же хищение народного добра! За хищение народного добра сажали. Принесем, бывало, этой гнилой, мороженой картошки, мама ее вымоет, разомнет на терке да драников нам напечет. Мы и едим. До-воль-ны-е! – мать снова вздохнула. – Ладно, пей чай. Да, Костя, тут тебе бумаги оставили.