Вашингтон - Николай Яковлев

В 1932 году, когда капиталистический мир сотрясался под тяжкими ударами экономического кризиса, в Соединенных Штатах грянул юбилей — отмечалось двухсотлетие со дня рождения Джорджа Вашингтона. Таких торжеств, особенно пышных на фоне океана горя и нищеты, разлившегося по стране, американцы не видывали. Зачинщик беспримерной шумихи и суеты, председатель комиссии по празднованию двухсотлетия конгрессмен С. Блум, в прошлом импресарио, верно рассчитал — обращение к прошлому, рисуемому сочными мазками, притупит горечь тусклого настоящего. Юбилей праздновался без перерыва девять месяцев!

Во вступительной статье к антологии «Джордж Вашингтон», вышедшей в 1969 году, составитель Д. Смит не мог не оценить проделанное в те девять месяцев как «невероятное». «У Блума, — писал Смит, — каждый день что-нибудь да происходило». Потребовалось пять толстых томов, чтобы зафиксировать историю юбилея. Юморист из штата Оклахома Уил Роджерс писал конгрессмену: «Ты единственный парень, оказавшийся в состоянии продлить вечеринку на девять месяцев, и это во времена сухого закона! Сол, ты заставил всю страну прочувствовать Вашингтона».

Блум хвастался, что ежедневно во время юбилея выполнялось в среднем шестнадцать тысяч «отдельных программ в связи с двухсотлетием — церквами, школами, гражданскими организациями, патриотическими обществами по всем США, в общей сложности составив 4 760 345 отдельных и отличных друг от друга программ». Хотя в заключительном отчете комиссии по проведению двухсотлетия затрагивались только самые примечательные из этих празднеств, в нем, помимо прочего, упоминалось, что председатель Блум не только захватил День матери, День памяти, День независимости и даже годовщину смерти Гёте («не было государственного деятеля крупнее Вашингтона, не было... поэта крупнее Гёте»), но был и официальным инициатором Праздника птиц, приуроченного к двухсотлетию. «Наверное, самое крупное состязание голубей, проведенное в Америке до сих пор», — говорил Блум, выпустивший десять тысяч американских птиц и птиц из других стран, тем самым «придав состязаниям международное значение».

Смит, безусловно, сознательно придал рассказу об этом юбилее форму гротеска. Празднования, сводившиеся к монотонному повторению избитых ура-патриотических суждений и полировке языком и без того ослепительного монумента Вашингтона, не могли дать новых идей. Юбилей, конечно, не имел научного значения да и едва ли был очень познавателен. Доказательство — упоминавшиеся пять громадных томов отчета о его проведении.

Юбилейные словеса канули в Лету, оставив после себя сравнительно немного, примечателен разве краткий очерк известного уже тогда американского историка С. Морисона «Молодой Вашингтон», считающийся в США классической интерпретацией героя на заре жизни. Полагают, что Морисон удовлетворительно вскрыл психологический склад юного Вашингтона, подражавшего Катону. Вероятно, можно придерживаться и такой точки зрения. Важнее, однако, то, что очерк Морисона показывает, как люди, озабоченные сползанием Соединенных Штатов в бездну кризиса, пытались опереться на сильные плечи и почерпнуть уверенность из резервуара нерастраченной энергии молодого, полного сил Вашингтона.

В очерке Морисона с железной настойчивостью развивается только один тезис — как Вашингтон, дисциплинировав себя, стал человеком долга. Это, по Морисону, предопределило все его достижения. «У него были преимущества дисциплины, — поучал Морисон, — которой могут ныне похвастаться только немногие из нас». Морисон отнес выработку самодисциплины Вашингтоном за счет того, что он вырос в суровой атмосфере американской «границы», был фермером (!) и воином. Отнюдь не безрассудная ностальгия автора, а сознательное преувеличение способным историком традиционных американских ценностей для повседневных нужд Америки начала тридцатых годов, задыхавшейся в тисках кризиса.

Передовые люди тогда звали к переделке структуры американского общества, Морисон предложил не отрывать взора от прошлого. Можно ли по-иному истолковать нижеследующее извлечение из очерка Морисона: «Вашингтон постиг великую истину о том, что человек может быть свободным, только овладев собой. Вместо того чтобы дать выход страстям, он обуздал их. Вместо того чтобы предаваться удовольствиям — а к этому в двадцать лет у него были широкие возможности, — он превыше всего поставил долг. В сущности, он точно следовал по тому пути, на котором, согласно популяризаторам Фрейда, берущим его учение из вторых рук, человек становится „искалеченным“, „углубленным в себя“, „подавленным“. Однако Вашингтон раскрепостил себя, достиг успехов, стал мудрым и возвышенным. Этот процесс не может не приковать к себе пристального внимания современной молодежи, сражающейся с теми же трудностями, хотя обстановка много сложнее — мы живем в эру кризиса, машин и джаза».

Наконец, еще одним последствием юбилея 1932 года было новое издание, на этот раз в тридцати девяти томах, документов Д. Вашингтона. Выпуск публикации, которую начал готовить библиотекарь конгресса Д. Фицпатрик, растянулся на 13 лет — с 1931 по 1944 год. Фицпатрик был третьим (после Спаркса и Форда), отдавшим лучшие годы своей жизни теме Вашингтона, дебютировав изданием в 1925 году «Дневников Джорджа Вашингтона». Для 39-томного издания он изучил, проверил и систематизировал около 40 тысяч страниц имевшихся бумаг и дневников Вашингтона. В отличие от У. Форда Д. Фицпатрик счел необходимым дать первоначальные варианты документов: вернувшись в 1783 году в Маунт-Вернон, Вашингтон поручил своему племяннику Р. Льюису переписать начисто его бумаги дореволюционного периода. При подготовке документов к переписке Вашингтон сам улучшил текст, Д. Фицпатрик, где было возможно, дал их в первоначальном виде, сняв, конечно с надлежащими оговорками, позднейшую правку Вашингтона.

Публикация Д. Фицпатрика еще не была завершена (последний том под его редакцией вышел в 1936 году), как выяснилось, что существует еще много документов Вашингтона, оказавшихся вне поля зрения составителя, разбросанных по различным архивам и коллекциям, в подавляющем большинстве частным.

На протяжении примерно четверти века после 1932 года Вашингтониана в США пришла в упадок, не только относительно — сравнительно со взлетом в пропагандистскую стратосферу в период юбилея, — по и абсолютно. Страна пыталась решать неотложные задачи под руководством администрации демократической партии, выводившей свою родословную от политиков типа Джефферсона, но отнюдь не Вашингтона. До истории в бурные тридцатые и первую половину сороковых годов руки не доходили, а если и нужны были исторические аналогии и прецеденты, то скороговоркой повторялись легкодоступные места из однотомников, избранных произведений Джефферсона, а ему самому в 1943 году в столице США соорудили новый весьма дорогой памятник.