Большие деньги - Джон Пассос

они сидят в засаде готовые расстрелять забастовщиков марширующих под знаменем по боковой дороге по направлению к шахте те кого пощадят винтовки попадут в тюрьму

олицетворение закона сердито смотрит через стол его лицо покрывается пунцовыми пятнами как шея у индюка он чувствует свою силу в стрекоте автоматов пальбе из обрезов в тумане слезоточивого и рвотного газа в его власти либо дать тебе поесть, либо дать умереть с голода

он сидит спокойно за своим столом он знает что его тылы надежно прикрыты он чувствует себя прокурором судьей владельцем политическим боссом главным менеджером шахты председателем совета директоров президентом предприятия общественного пользования ответственным лицом манипулирующим холдинговой компанией

он подносит руку к телефону

депутаты толпятся у двери

у нас против них только слова

Сила и сверхсила

В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом, когда агент Томаса Эдисона[40] устанавливал первый телефонный аппарат в Лондоне, он поместил в газете объявление о вакансии секретаря или стенографистки. Ему позвонил какой-то молодой англичанин кокни с торчащими бачками. Он только что потерял работу курьера. В свободное время он сам изучал стенографию, бухгалтерское дело и писал под диктовку английского издателя «Ярмарки тщеславия» по вечерам, а также стенографировал для газет речи депутатов парламента. Он был выходцем из среды мелких торговцев и теперь бился своей яйцевидной головой о крепкую структуру высшей касты, которая обрекала молодых людей его класса на нищенскую жизнь, на вечное ношение дешевых пиджаков, подневольный труд каллиграфа, унизительное подчинение. Получить работу в американской фирме – это означало поставить свою ступню на ступеньку лестницы, ведущей наверх, к самым облакам.

Он делал все, чтобы стать в глазах окружающих просто незаменимым. Когда началось телефонное обслуживание в Лондоне, ему позволили с полчаса посидеть за коммутатором. Эдисон отметил его образцовые ежедневные доклады о состоянии электрического снабжения в Великобритании

послал за ним и назначил своим личным секретарем.

Сэмюел Инселл[41] сырым мартовским днем в восемьдесят первом сошел с парохода в Америке. Его немедленно отвезли в Монло-Парк, показали несколько небольших лабораторий. Он увидел горевшие неровным светом лампочки накаливания, ярко освещавшие заснеженную территорию, – все они снабжались энергией от первой в мире электростанции общественного пользования. Эдисон немедленно посадил его за работу, и он просидел на своем рабочем месте за полночь. Наутро он вновь сидел как ни в чем не бывало за своим столом. Эдисон никогда и слышать не хотел всего этого вздора о нормированном рабочем дне, об отпусках и отгулах. Инселл проработал у него начиная с этого времени до семидесятилетнего возраста без перерыва; никакого этого вздора о нормированном рабочем дне, об отпусках и отгулах. Электрический ток превратил его лестницу успеха в скоростной лифт.

Юный Инселл сумел сделать себя человеком незаменимым для Эдисона и все больше и больше занимался сделками своего шефа. Он не знал усталости, жалости, был всегда надежен и точен, по словам самого Эдисона, как прилив и отлив, и решительнейшим образом настроенным на карьеру.

В девяносто втором он заставил Эдисона послать его в Чикаго и сделать президентом его чикагской компании. Теперь он был предоставлен сам себе. «Мое инженерное искусство, – говорил он в одной из своих речей, когда уже стал уверенным в себе царем Чикаго и мог позволить себе роскошь разговора начистоту, – касалось главным образом инженерного искусства выжимания всего что только возможно из доллара». Этот высокомерный жесткий человек с красной физиономией жил на Лейк-шор-драйв и каждое утро появлялся в своем офисе в семь часов десять минут. Ему понадобилось пятнадцать лет, чтобы слить пять электрических компаний и создать эдисоновскую компанию Содружества.

Очень рано я открыл для себя, что главное у нас, как и в любом другом общественном бизнесе, это управление производством как единой монополией.

Когда его власть в электрической области укрепилась, он завладел газом, направив его по окружающим маленьким городкам на севере Иллинойса. Если у него на пути возникали упрямые политики, то он их просто покупал. Его могущество росло не по дням, а по часам, просто невероятно. Он с презрением относился к банкирам, адвокатов он нанимал. Он сделал своего адвоката советником корпорации и через него управлял городом Чикаго.

Когда он к своему великому изумлению увидел что в Чикаго есть люди неподкупные (и среди них даже пара молодых адвокатов Рихберг и Айкс), он решил организовать шоу для публики: Большой Билл Томпсон, строитель;

дайте по носу королю Георгу,

охота за рыбками ползающими по веткам деревьев,

чикагская опера.

Все было очень и очень просто; у публики есть деньги, среди этих людей каждую минуту кто-то рождается, и после основания в девятьсот двенадцатом предприятий общественного пользования он стал использовать деньги публики для расширения своей империи. В его компаниях организовывались открытые встречи акционеров, процветала назойливая и шумная реклама, на таких собраниях мелкие акционеры могли сидеть целый день и слушать разговоры больших шишек. Профсоюзы компаний гипнотизировали своих рабочих и служащих; каждый из них должен был покупать акции своей компании, служащим предписывалось распространять и продавать акции всем, курьерам, сборщикам у конвейера, водителям трамваев. Даже Оун Д. Янг его опасался.

Мой опыт говорит мне, что самым большим помощником в увеличении производительности труда является длинная очередь безработных у ворот фабрики.

Война заставила заткнуться всех прогрессивно настроенных деятелей (какой смысл в такое время говорить о банкротстве трестов, контролировании монополий, общественной пользе) и забросила Сэмюэла Инселла на самый верх.

Он стал председателем иллинойского совета по обороне.

Теперь, с восторгом говорил он, я могу делать все что хочу.

Вместе с такой уверенностью пришло время паблисити, он постоянно был в центре всеобщего внимания, очень скоро вошел во вкус и полюбил имперскую пурпурную мантию. Если кому-то не нравилось то, что делает Сэмюел Инселл, то он автоматически становился предателем. Весь Чикаго быстро научился держать язык за зубами.

Компании Инселла расширялись, сливались, вытесняя из бизнеса конкурентов и в конце концов в руках Сэмюэла и его марионетки брата Мартина сосредоточился полный контроль за холдинговыми компаниями, директоратами и партиями акций вне контрольного пакета электростанции угольные шахты и городской транспорт в Иллинойсе, Мичигане, обеих Дакотах, Небраске, Арканзасе, Оклахоме, Миссури, Мэне, Канзасе, Висконсине, Виргинии, Огайо, Северной Каролине, Индиане, Нью-Йорке, Нью-Джерси, Техасе, Канаде, Луизиане, Джорджии, Флориде и Алабаме. (Было подсчитано, что один доллар в предприятиях общественного пользования на Среднем Западе осуществлял свой контроль за каждой тысячей семьсот пятьюдесятью долларами, вложенными в дочерние компании, которые, по сути дела, и занимались производством электроэнергии. Умело жонглируя голосами в тресте, контролирующем активы двух ведущих холдинговых компаний, он лично контролировал двенадцатую часть всего объема производимой в Америке электроэнергии.)

Сэмюел все чаще убеждал себя в том, что он всем этим владеет точно так же как и пачкой долларов в заднем кармане.

Он всегда с презрением относился к банкирам. Он, правда, и сам владел довольно многими банками в Чикаго. Но нью-йоркские банкиры готовили для него ловушку; они считали его пройдохой, перешептывались, утверждая, что его финансовая структура ненадежна. У них чесались руки чтобы поскорее завладеть тем рычагом, с помощью которого Инселл так ловко манипулировал жизнями людей демонстрировал свою силу, свою сверхсилу, как он любил повторять.

Некий Сайрус С. Итон из Кливленда, бывший священник-баптист, и стал тем Давидом, который победил Голиафа. Как говорят, он сумел убедить Инселла в том, что Уолл-стрит его поддерживает. Трудно сказать, было ли так на самом деле.

Он начал скупать акции в трех его чикагских компаниях. Инселл запаниковал в страхе потерять свой контроль, стал скупать на рынке свои же акции. Наконец преподобный Итон в сговоре со своими дружками-банкирами перепродал Инселлу его же акции по заниженным ценам, и в результате старик Инселл потерял двадцать миллионов долларов.

Крах на бирже.

Акции стремительно обесцениваются. Во всех компаниях Инселла царила такая неразбериха, распутать которую было не под силу никакому бухгалтеру, будь он семи пядей во лбу.

Воздух со свистом выходил из разорванного шарика. Инселл, отбросив в сторону свою имперскую гордыню, пал на колени перед банкирами.