Сочинения — Том I - Евгений Тарле

Кончина лорда Ливерпуля поставила на первый план вопрос о новом премьере. Естественно, выдвинулись две кандидатуры: герцога Веллингтона и Джорджа Каннинга, и Каннинг поставил на карту свое положение, чтобы только не допустить своего антагониста к премьерству. Он ясно видел, что при Веллингтоне — ему уже не пользоваться той свободой действий, какой он пользовался при лорде Ливерпуле, а ему при условиях, в которые он поставил восточный вопрос, потребовалась именно вся возможная полнота власти. Георг IV обратился сначала к Веллингтону, но Каннинг положительно заявил, что служить в таком случае он не будет. Уход Каннинга беспокоил короля; эта перспектива сулила ему хлопоты и путаницу в дипломатических делах, да и оппозиция в парламенте устами Брума заявляла откровенно, что если из торийского кабинета уйдет Каннинг, то она сочтет долгом своим уже по-новому бороться с министерством. Но отдавать власть первого министра в руки Каннинга король тоже не хотел. С 28 марта (1827 г.) до 10 апреля Георг IV предпринял несколько попыток уломать Каннинга, упросить его остаться на своем посту даже при герцоге Веллингтоне. Но из этих попыток ничего не вышло. Несколько раз Каннинг и Веллингтон за эти дни должны были по воле короля встретиться, но Каннинг, сохраняя полную любезность и словоохотливость, не дал вытянуть из себя ни одного слова, ни одного намека, позволяющего надеяться, что он уступит. Тогда король послал Пиля к Каннингу. Пиль после нескольких боковых подходов, оставшихся безрезультатными, вдруг заявил уже напрямик, что только назначение Веллингтона уладит все затруднения и что такова воля его величества. На это Каннинг со столь же прямым и непринужденным видом ответил, что он преклоняется перед волей монарха и уйдет, как только назначение Веллингтона состоится. Эта беседа происходила 9 апреля, а 10-го Георг IV назначил первым министром Каннинга.

Тотчас же Веллингтон, лорд Мельвиль и другие крайние тори вышли в отставку; и сами они, и Меттерних думали сначала, что этот демонстративный уход провалит новое министерство. Но Каннинг не растерялся, а тотчас же отдал несколько министерских постов вигам, так что его кабинет оказался состоящим из нескольких умеренных ториев и нескольких вигов. Этот состав обеспечил новому правительству прочное положение в парламенте, а оппозиция крайних ториев опасности никакой не представляла.

Свободомыслящие круги Европы ликовали; в их бедной, тусклой тогдашней жизни большой отрадой было видеть усиление и торжество человека, следы рук которого ярко горели на физиономии их общего угнетателя. Престиж Англии, выгодные торговые договоры с Южной Америкой, денежные займы греческого правительства у английских банкиров — все это, конечно, играло свою очень большую роль в действиях Каннинга, но английский министр являлся в глазах сочувствующих ему современников чуть не посланником богини свободы. Тогда еще любили, мифологические метафоры и умели увлекаться.

Нужно сказать, что враги Каннинга весьма ожесточенно нападали на него по каждому поводу в парламенте и вне парламента; чем больше сближался он с вигами, тем больше крайние консервативные круги ториев отшатывались от него и тем язвительнее критиковали все его действия. Но первый министр, как будто что-то предчувствуя, торопился изо всех сил закончить свое историческое дело. При огромном его самолюбии нападки на его личность и политику мучили и раздражали давно уже больного премьера; напряженные труды и треволнения последних лет потрясли его организм; в 1826–1827 гг. бывали случаи, когда больной, желтый, изможденный Каннинг являлся в парламент прямо с постели, невзирая на запрещение врачей. Все это еще больше отражалось на его здоровье. Интриги Меттерниха, затеянные было в Лондоне, прекратились почти совсем к лету 1827 г. и с усиленным жаром возобновились на материке: нужно было создать из всех держав Европы внушительную оппозицию против англо-русского вмешательства в восточный вопрос. Дело сначала пошло на лад (еще в 1826 г. это определилось): Пруссия всецело примкнула к Меттерниху. Но на Франции все оборвалось: Каннинг искусно воспользовался тем, что греческое дело было необыкновенно популярно во Франции, что даже консервативные круги по религиозным побуждениям сострадали грекам, и заставил французское правительство примкнуть к Англии и России. Совершилось то, чего никак не ожидали даже приготовленные к самому худшему друзья Меттерниха: 6 июля (1827 г.) Франция, Россия и Англия подписали общую конвенцию о вмешательстве в греко-турецкие дела. Священный союз был разбит, и принципы его подкопаны в самом основании. Передовые круги всей Европы рукоплескали новой блестящей победе Каннинга, в звезду которого они теперь твердо верили; слова министра о «разумной свободе» ввиду поражающих практических результатов его деятельности получали на континенте самое распространительное толкование. Меттерних с аффектацией ужаса и с искренностью ненависти спрашивал устами своих наперсников и рептилий, чем же это потрясение основ окончится? Когда же правое дело отмстит за себя? «Правое дело» воспрянуло скорее, нежели он мог ожидать.

6 июля был подписан трактат Англии, России и Франции о вмешательстве в турецкие дела, а уже через неделю Каннинг заболел. С каждым днем появлялись самые злокачественные симптомы общей слабости организма. К концу июля он переехал на дачу, в имение герцога Девонширского; обстановка для лечения была превосходная, и явилась надежда на спасение. Но вскоре больной слег в постель окончательно и уже не покидал ее. Родные, друзья, знакомые стекались к одру болезни; вся Англия с тревогой ловила всякий слух о перипетиях болезни, Ирландия со страхом ожидала, выживет или не выживет защитник эмансипации католиков, Южная Америка, Пиренейский полуостров, Греция с самым жгучим нетерпением ожидали вестей с дачи герцога Девонширского. О болезни Каннинга писалось во всех дипломатических канцеляриях, за ней следили все дворы, о ней, вероятно, также шептались и передавались известия при свиданиях политических арестантов с их родственниками и в Неаполе, и в Вене, и в Берлине, и в Мадриде, о ней же осведомлялся с полным участием князь Меттерних… С первых чисел августа течение болезни обострилось, и вскоре пациент впал в бессознательное состояние; 8 августа Каннинга не стало.

«У счастливого недруги мрут, у несчастного друг умирает»; эти слова еще не были тогда написаны, но их смысл слишком живо (и тотчас же) сознали и почувствовали и счастливые, и несчастные. Чересчур быстро промелькнули и окончились эти 5 лет, которые для одних навсегда остались отмечены светлым воспоминанием на фоне придавленности и приниженности, для других — обидным кошмаром среди беспечальной жизни и беспрерывного торжества; слишком внезапно был вырван этот человек из центра европейской политической жизни и спрятан в угрюмую гробницу Вестминстерского аббатства. Его современники остались ему благодарны за то, что он сделал, и с тревогой думали о том, чего ему не суждено было докончить.