Рубеж - Генри Олди

Последние слова прозвучали не жалобно и не по-бабьи. Гринь прерывисто вздохнул.

Вон как повзрослела сотникова. Сколько раз смерти в глаза смотрела - не дрогнула. А цену жизни поняла только сейчас.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Мы едем на лошади с хорошим дядькой. Братик едет на другой лошади. У него лошадь красивая, черная и хорошая. У тетки и Девки лошадь плохая. Коричневая и грязная.

Братик молчит. Братику грустно. Мне его жалко; я глажу его по голове. Я протягиваю руку, чтобы найти яблоко и дать братику - но за пленочкой попадается только плохое железо.

Тетка говорит, что скоро город. Там живет дядька, которого зовут Князь. Мы к нему едем в гости.

Девка молчит. Она боится.

Тетка улыбается. Она хочет убить дядьку, когда он заснет.

Ночью мы спим в доме. Мне снится, как я пролезаю из пленочки в пленочку. Там кто-то сидит, он злой! Я боюсь и просыпаюсь.

Тетка уже не спит. У нее в руках длинный нож. Она идет убивать доброго дядьку.

Я кричу, чтобы дядька просыпался. Я не хочу, чтобы его убили. Тетка злая.

А дядька все равно не спит. У него тоже ножик.

Я бегу к братику. Он просыпается и говорит, что мы сейчас убежим. Я хочу убежать! Я хочу убежать с ним к маме!

У злой тетки полный рот страшных закорлючек. Дядька тоже видит их - и хочет поскорее убить ее. Пока она не сказала в него.

Тетка сейчас скажет.

Братик хватает меня, чтобы убежать. Я вырываюсь. Я прыгаю на тетку и кусаю ее за попу.

Она кричит. Закорлючки разлетаются и никого не убивают.

Она меня бьет по голове.

Мне больно.

Дядька едет на лошади. Тетка едет на телеге, дядька завязал ей руки и ноги, чтобы она не могла убежать. И рот, чтобы она не говорила.

Братик тоже едет на телеге. Дядька говорит, что он будет его "сердюк". Что братик должен сторожить тетку, тогда дядька его не убьет.

Девка тоже едет на телеге. Она же не может ходить без палки. У нее ножка болит.

Дядька говорит, что тетка предательница. Но он не будет ее убивать. Он отдаст ее тому Князю, к которому мы едем в гости. И Князь ему за это даст "маеток".

Тетка ничего не говорит, у нее ведь зявязан рот. Но тетка думает, что дядька дурак. Я говорю, что она сама дура. Она смотрит на меня, и глаза у нее злые. Она думает специально для меня: дядька хочет отдать меня Князю, и Князь сварит из меня кашу.

Я говорю, что из меня нельзя сварить кашу. Что кашу варят из крупы.

Дядька говорит, чтобы я не говорил ерунды.

На небе все разноцветное. У дядьки желтый нос и желтые усы. Я смеюсь.

Значит, из меня можно сварить кашу?

Я спрашиваю у дядьки, зачем он хочет отдать меня Князю.

Его усы уже не красные, а желтые. Он удивился. Он говорит, что Князь хочет, чтобы я был у него в гостях.

Я спрашиваю, зачем Князь хочет сварить из меня кашу?

Его усы уже не совсем желтые, а такие, как морковка. Он говорит, что Князь не хочет. Что он меня любит.

Я спрашиваю: а кашу он тоже любит?

Тетка смеется с завязанным ртом.

Братик начинает говорить. Его жалко. Он говорит, чтобы меня не обижали. Он говорит, что я сирота. Я спрашиваю, что такое сирота?

Мимо проплывает большая смысла, но удобная, ее можно ухватить.

Я ем ее, и мне хорошо.

Я говорю братику, что никто меня не обидит. Что я не сирота. Что скоро прилетит мой батька и заберет меня.

Они молчат.

На небе все разноцветное. За две пленочки отсюда танцует голая тетя. Очень толстая. Она, наверное, хочет помыться в речке.

В речке сидит водяной.

Я спрашиваю: а мы скоро приедем?

Дядька говорит, что скоро.

Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи

В село заезжать не стали, а остановились в поле настоящим лагерем. Оглобли в небо, лошадей в путы, кашу в казанок.

Нас же теперь трое против одного, подумал Гринь в который уже раз. Нас же трое - одолеем. Пусть только уляжется.

Оглянулся - и наткнулся взглядом на острый взгляд пана Мацапуры. Будто на шип нанизался.

- Шустришь, сердюк? Играть вздумал со старым паном?

В казанке булькала крупа. Дикий Пан пластал ножом кусок настоящего сала - где только раздобыл доподлинное сало в здешних краях?

- Смотри, сердюк… Ты выгоду свою всегда разумел - смекни и сейчас. Дома тебя паля ждет, а здесь я тебя при случае нашинкую, как это сальце. Так что думай, что лучше - шинкой быть или надворным сотником при пане Мацапуре?

И улыбнулся так, что Гриня мороз пробрал. Намек был с двойным дном или даже с тройным, да только Гриню всех тонкостей все равно не понять.

- Кланяйся чаще, сердюк. И панночка твоя целее будет, да и…

Красноречивый взгляд на братика. А малой, забыв обо всем на свете, тычет палкой в чью-то нору - хомяку не посчастливилось, а может быть, суслику.

- …да и младеня огорчать не будем, - хитро закруглил пан Мацапура.

Сотникова, ворочавшая ложкой в казане, не мгновение подняла глаза. Дикий Пан расхохотался:

- Ох, ясочка… глазки сверкают, перец, а не девка. Даром что худющая, что твой патык. Перчику-то подсыпь в кулеш, раз остренькое любишь. Давай-давай, бабе ложка к лицу, а не шабля!

Ярина потупилась. Мацапура, помолчав, добавил:

- А ведь бывало, гостили в замке и такие вот, тощие…

Перепачканный жирный нож лежал на чистой тряпице. Этим самым ножом Гринь рассчитывал ночью перерезать путы на ведьме Сало; после слов Дикого Пана ему расхотелось дожидаться ночи. Просто схватить ножик и, не оттирая от шинки, погрузить в живот проклятого душегуба…

Эге, размечтался! Бился уже с паном, было такое, до сих пор голова болит.

И Ярина Логиновна тоже с ним билась. Так билась, что теперь даже убежать не может - хромая.

И ведьма Сало опростоволосилась. Уж если она не сумела Дикого Пана прикончить - никто не сумеет…

Эта последняя мысль была как каленое железо. Гринь передернулся.

Сало сидела в стороне, спутанная, как порося на базаре. Лохматая, черная, настоящая ведьма; в зубы ей чорт-Мацапура воткнул гладко оструганную осиновую палку, чтобы колдовских слов не могла сказать.

Она и молчала. Затаилась.

Гринь потупился, пережидая острый приступ тоски; спустя секунду на плечо ему опустилась теплая ладошка:

- Тебе грустно?

Ладошка - Гринь накрыл ее своей рукой - была четырехпалая.

- Ты не плачь…

Тонкие руки кольцом обвились вокруг шеи. Гринь задержал дыхание - от братика пахло колыбелью. Домом пахло, матерью.