Дальняя дорога - Юрий Тупицын

— Какая ночь! — повторил Люци и повернулся к Александру. — Ну как, не раздумали возвращаться на Землю?

Гирин вздохнул. Поэзия исчезла, возвратилась странная проза его теперешней жизни.

— Не раздумал.

— Ничего удивительного — вы же ностальгиец!

Любопытная мысль вдруг поразила Александра. Присматриваясь к лукавой физиономии Люци, он спросил:

— Послушайте, ведь и у вас, наверное, — Гирин очертил пальцем вокруг своей физиономии, — не собственный, не изначальный облик?

— Разумеется. — Люци подмигнул. — Представляю, как бы вы вытаращили глаза, если бы я появился перед вами в своем первозданном виде! Впрочем, как земные прелестницы забывают об истинном цвете своих волос, так и я начинаю забывать свой истинный облик.

— Вы серьезно?

— Вполне. Метаморфоз освоен всеми высокими цивилизациями, у одних он врожденный, у других приобретенный через известную генетическую реконструкцию. Метаморфоз весьма упрощает межзвездные связи. Скажем, я просто не представляю, как бы без метаморфоза я охотился — ведь планеты так сильно отличаются друг от друга силой тяжести, температурными условиями и составом атмосфер.

— Стало быть, вы оборотень?

Люци оживился, физиономия его приобрела хитроватое, самодовольное выражение.

— Вот-вот! Вы нашли нужное слово. До дьявола я, конечно, не дотягиваю. Но вот оборотень — это как раз то, кем я являюсь на самом деле. Оборотень! Какое кругленькое и вкусное слово!

— Странно все это.

— Все в мире странно и естественно, сложно и в то же время просто. Се ля во! — Люци доверительно понизил голос. — Лабильность фенотипа — его врожденное, изначальное качество, а вот жесткость — вторичное. Вспомните, кем только вы не были в своей жизни! Оплодотворенной яйцеклеткой, червяком, головастиком с жабрами, скрюченным уродцем с огромной головой и крохотными лапками. Лишь к двадцати годам вы стали тем, кем являетесь и сейчас, — Александром Гириным, способным к труду, наслаждению и продолжению рода. И зная об этой серии чудовищно глубоких превращений, вы еще сомневаетесь в принципиальной пластичности своего фенотипа? Где же ваша логика? Другое дело, что, став зрелой особью, вы потеряли способность к метаморфозу!

— А вы, стало быть, не потеряли?

— Я, стало быть, не потерял.

Гирин посмотрел на звездное буйство, на звенящее, колеблющееся пламя свечей-роев. «Уй-ду! Уй-ду!» — монотонно, но крикливо предупреждал на реке не то зверь, не то птица. И, вздохнув, Александр пробормотал:

— Хуже всего, что все это звучит очень убедительно.

— Я бы перестал уважать себя, если бы вдруг заговорил неубедительно!

— А как далеко может зайти ваш управляемый метаморфоз? Снова в яйцеклетку превратиться сможете?

— Само собой. — Люци хитровато ухмыльнулся. — Только если вы и попросите меня об этом, я откажусь.

— Почему?

— Потому что я знаком с земной легендой о джинне, которого один неосторожный юноша выпустил из бутылки. Стоит мне в ходе ретроградного метаморфоза превратиться в червячка, как вы — раз! — прихлопнете меня ладонью. И от хитроумного Люци останется лишь мокрое место, — оборотень весело посмеялся вместе с Александром. — Шучу, юноша, шучу. Глубокий метаморфоз не только сложное, но и опасное занятие. Стоит угаснуть дежурным точкам сознания, которые контролируют этот процесс, как он станет необратимым. И останется ваш покорный слуга Люци на всю свою дальнейшую жизнь головастиком или динотерием. Оригинальная перспектива, не так ли? Ха-ха-ха!

У Гирина мелькнула было дикая мысль — уж не был ли чудище-динотерий воплощением хитроумного Люци, но это было так нелепо, что он спросил о другом:

— Откуда у вас земное? Я усвоил, что Земля — заповедник, что о ней написаны тысячи томов и все известно. Но откуда эти словечки, ухватки?

Люци склонил голову набок, разглядывая Александра с загадочным и несколько насмешливым видом.

— А вы не догадываетесь?

Гирин покачал головой.

— Между тем все просто до глупости. На меня, как рябь на поверхности моря, наложено ваше «я», Сашенька.

— Мое?!

— Ваше, Саша. Ваше! Расторможенное, освобожденное от социальных запретов и моральных уз, несколько искаженное и кое-где вывернутое наизнанку, но все-таки ваше «я». — Люци поднял руку, призывая к вниманию. — Близится рассвет, а я, как и все темные силы, должен исчезнуть с появлением голубой зари.

— Побаиваетесь Дийны? — усмехнулся Александр.

— Разумеется! Кто же не побаивается демиургийцев? Мужественная, непреклонная раса разумных! — В голосе оборотня прозвучали нотки если не восхищения, то почтительности. — Им, черт их побери, совершенно чужда этакая вселенская, всепрощающая доброта. Они карают то, что им представляется злом, не обращая внимания на моральные извивы и нюансы других цивилизаций. Карают если и не жестоко, то жестко. Но вы меня опять сбиваете! Времени мало, и пора от высокой философии обратиться к делам насущным. Итак, вы хотите вернуться на Землю?

— Мне надоело это повторять.

— Прекрасно. Вы уже знаете, в чем сложность этой операции, поэтому я не буду повторяться. Или я сильно ошибаюсь, или Дийна не привезет ничего нового и вам заново придется решать трилемму: оставаться ли в мире космоса, возвращаться ли на верную смерть или купить благополучие ценою чужих жизней.

Александр похолодел от этого пророчества.

— Не каркайте!

— У меня и в мыслях нет пожелать вам чего-нибудь плохого! Если демиургийка привезет позитивную программу, я буду радоваться вместе с вами. Но, — Люци поднял свой длинный сухой палец, — если демиургийка не привезет ничего нового, вспомните обо мне и о красных журавлях. Мое предложение остается в силе: если вы достанете мне красного журавля, я с некоторым, но не очень тревожным риском переправлю вас на Землю.

На лице Александра отразилось очевидное недоверие, что, видимо, ничуть не удивило оборотня.

— Вы можете откровенно рассказать обо всем Дийне и посоветоваться с ней. Увидите, она очень серьезно отнесется к моим словам. Дело в том, что у нас, ловцов-корсаров, есть свои профессиональные тайны, которые передаются от отца к сыну, из рук в руки. В целом мне, конечно, далеко до демиургийцев, но мне доступно и кое-что, им неизвестное. Колдовские секреты, тайны цеховых мастеров, понимаете?

Гирин задумался, рассеянно вглядываясь в цветные сумерки сказочной ночи, облагороженные ровным потоком молочного света. В словах Люци было нечто заслуживающее доверия. Александр знал, что отдельные ремесла, секреты которых хранились в глубокой семейной или цеховой тайне, на целые века и даже тысячелетия опережали средний уровень земной культуры. Он, например, знал, что в Багдадском музее хранятся гальванические элементы, применявшиеся для электролизного покрытия, для гальванопластики и гальваностегии около трех тысяч лет тому назад. Тайна производства булатной стали хранилась веками и лишь с большим трудом была разгадана вторично. Австралийские аборигены во тьме веков изобрели хитроумнейший бумеранг, аэродинамика которого с большим трудом была просчитана лишь в самое последнее время, а древние инки, судя по всему, выполняли парящие полеты в предгорьях Анд над просторами Наски. Почему бы Люци не опередить в чем-то демиургийцев?