Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера - Эмиль Золя

Поэтому он никак и не мог понять этих слов: «Никогда не следует жениться на любовнице». Почему?

Ему, напротив, казалось естественным засыпать в объятиях женщины близкой и обожаемой. Даже кошмары прошедшей ночи не могли вытравить в нем эту уверенность. Если он пережил тяжелое горе, то в этом виновата жестокая судьба. Он чувствовал, что Мадлена его любит по-прежнему, и не жалел, что женился на ней. И теперь, когда она плакала, у него было одно желание — быть с нею еще более добрым, чем прежде, более нежным, более чутким. Он не считал ее виновной так же, как себя не считал неблагоразумным. Их постигло несчастье, они должны прильнуть друг к другу еще крепче и утешиться во взаимном объятии. Их любовь спасет их.

Мало-помалу его скованная страданием душа распрямлялась под влиянием новых надежд. За невыносимой болью последовала реакция: ему хотелось снова броситься на грудь Мадлены, укрыться в ее объятиях, попросить у нее защиты от ударов внешнего мира. Около себя он не видел никого, кроме этой женщины, и ее объятия одни могли помочь ему отвлечься от горестей жизни. Забывая, что она была причиной его последних мучений, он мечтал найти в ней источник высших радостей, настолько захватывающих, что они поглотили бы его всего, обратив в ничто внешний мир. Ведь что им нужно? Только затерянный уголок, где им было бы позволено предаваться своей любви. Он носился с этой взлелеянной с юности мечтой об уединенном существовании, мечтой, которая, по мере того как судьба наносила ему все более жестокие удары, казалась Гийому все более и более сладкой. Его потребность в покое возрастала, его желание сохранить любовь Мадлены превращалось в трусость: в иную минуту, побей она его, он и то бросился бы ей на шею, умоляя отереть его слезы. А между тем у него все еще бывали вспышки гордости, обособлявшие его и заставлявшие с ужасом думать об одиночестве его сердца; нервная чувствительность обрекала его на уединенную жизнь и на неутоленное стремление к безупречному благородству и безграничной любви.

Размышляя о предстоящей им в Париже новой жизни, Гийом все сильнее ощущал исходившее от Мадлены тепло. Их ноги переплелись под шерстяным пледом, горячее соприкосновение с молодой женщиной оказывало немалое влияние на его мечты о тишине и неге, которым он снова предался. Он и сам не знал, что его надежды питались радостью близкого соседства с нею. Она наполняла его теплом. А кабриолет все катился и катился в морозной ночи, посреди великого холодного покоя.

Путешественники приближались к Манту. Оба занятые своими мыслями, они не открывали рта с самого Ветея, глядя вдаль на полосы белого света, которые луна расстилала на клочках вспаханной земли. Когда они проезжали мимо стоящего у дороги дома, вдруг жалобно завыла собака. Мадлена вздрогнула.

— Ты спала? — спросил Гийом.

— Да, — ответила она, поняв, как тягостно было для мужа ее долгое задумчивое молчание. — Меня разбудила собака… Где мы?

Он показал на несколько посеребренных луной крыш на горизонте.

— Это Мант, — сказал он.

Он подстегнул лошадь. В эту минуту из-за плетня выскочила на дорогу какая-то женщина и пустилась вслед за кабриолетом. Догнав его, она ухватилась за фонарь и побежала рядом с экипажем. Она что-то невнятно бормотала, но шум колес заглушал слова.

— Наверно, нищенка, — сказала Мадлена, высунувшись и увидав женщину в рваной одежде.

Гийом бросил ей пятифранковую монету. Та подхватила ее на лету, но фонаря из рук не выпустила.

Когда Мадлена выглянула, нищенка издала какое-то глухое восклицание и с этой минуты не сводила с Мадлены странно пристального взгляда.

— Подите прочь! — крикнул ей Гийом, почувствовав, как вздрогнула его жена.

Когда нищенка решилась наконец выпустить из рук фонарь, он стал успокаивать свою спутницу.

— О, я не испугалась, — ответила Мадлена, еще вся дрожа. — Но почему она так на меня смотрела? Голова у нее была повязана платком, и я не могла разглядеть ее лица. Кажется, она старая?

— Кажется, — ответил муж. — Я слышал про одну здешнюю девушку, которая когда-то сбежала в Париж и возвратилась оттуда полупомешанной… Может быть, это она.

— Сколько ей, по-твоему, лет?

— Понятия не имею… Ты думаешь, она знает нас? Нет, она просто выклянчивала еще пять франков.

Мадлена примолкла. Вспоминая устремленный на нее упорный взгляд нищенки, она испытывала смутное беспокойство. Вскоре она снова высунулась из кабриолета и увидела ее по-прежнему бегущей в нескольких шагах от колес. Мадленой овладел настоящий ужас, но она больше не осмелилась говорить с мужем об этой женщине.

Кабриолет въезжал на улицы Манта. Гийом с удовольствием обдумывал план, который неожиданно пришел ему в голову. Скоро пробьет одиннадцать часов, и в Париж они попадут не раньше утра, думал он. Долгое ночное путешествие начинало пугать его; может быть, разумнее заночевать в Манте, в гостинице. Когда эта мысль представилась ему, он охотно ей поддался, побуждаемый тайным желанием обладать Мадленой в укромном и незнакомом пристанище. Прошлую ночь, когда в домике по соседству с Нуародом их терзали воспоминания, он думал, что лучше бы им находиться в совсем чужом доме, где ничто не напоминало бы прошедшего. На пустынной дороге это желание вернулось к нему, и сейчас ему легко было его осуществить. Достаточно постучаться в дверь первого попавшегося отеля: там им отведут какую-нибудь жалкую комнатушку, случайный приют, где, может быть, он найдет забвение. Мысль заночевать в Манте, сначала продиктованная осторожностью, постепенно превратилась в сладкую мечту.

— Хочешь остановиться здесь? — спросил он Мадлену. — Ты, наверно, очень устала. А завтра утром поедем дальше.

Молодой женщине все казалось, что позади кабриолета она слышит топот нищенки. Она поспешно согласилась с предложением Гийома.

— Да, да, — ответила она, — переночуем здесь. Я страшно хочу спать.

Тогда Гийом стал соображать, где они сейчас находятся. Ему было известно, что при въезде в Мант есть большая гостиница, где наверняка найдется свободная комната. Эта гостиница, под вывеской «Большой олень», когда-то, до постройки железной дороги, славилась среди ломовых извозчиков и приказчиков. Она представляла собой целый поселок с собственными конюшнями, сараями, дворами, с тремя корпусами разной высоты. Пересеченная бесконечными коридорами, прорезанная бесчисленными лестницами, как попало соединявшими этажи, она в былое время кипела жизнью населявших ее путешественников. Ныне она почти всегда пустовала. Ее владелец приложил много усилий, чтобы сделать из нее отель современного типа, но добился только того, что обстановка ее салонов и номеров приобрела глубоко комический вид. Он с горечью видел, что все прежние постояльцы покидают его и останавливаются у одного из его собратьев, построившего около вокзала дом с меблированными комнатами, украшенными, на парижский манер, зеркалами и часами из цинка.

Гийому были по душе скромные и уединенные дома. Он направился к «Большому оленю». Завтра предстоял базарный день, и прислуга еще не спала. Какой-то слуга распахнул настежь въездные ворота главного двора. Гийом соскочил на землю, чтобы самому ввести лошадь под уздцы. Слуга бросился за свечой и ключом от комнаты, так как новоприезжие изъявили желание лечь спать немедленно.

Мадлена вышла из экипажа только во дворе и оставалась там не более двух минут. Разбитая с дороги, еще дрожащая после недавней встречи, она с беспокойством озиралась вокруг. Отчего-то у нее было впечатление, будто она узнает этот незнакомый дом, куда ее привез муж. Напротив возвышалась голубятня из красного кирпича, которую она, несомненно, где-то видела; была тут и выкрашенная в желтую краску дверь конюшни, тоже показавшаяся ей старой знакомой. Но усталость и непонятный страх мешали ей сосредоточиться. На энергичное усилие памяти она сейчас была не способна. Эти черные стены, эти темные массы строении, освещенные полосами лунного света, имели ночью какой-то странно грустный вид, и она была совершенно убеждена, что видит их впервые. Только дверь конюшни и голубятня удивляли, даже пугали ее тем, что оказались в неизвестном месте, о котором у нее не сохранилось ни малейшего воспоминания. Но это мгновенное, как молния, чувство тревоги удвоило ее тягостное состояние и глухие опасения.

Слуга прибежал обратно. Он повел постояльцев по лабиринту коротких лестниц, стертые ступеньки которых давно приняли угрожающе наклонное положение. Он попросил извинения, сказав, что если бы господин и госпожа подъехали к гостинице со стороны кухонь, то могли бы подняться в свою комнату по большой лестнице. Мадлена внимательно смотрела по сторонам, но уже ничего не узнавала в этой путанице этажей и коридоров.

Наконец слуга отворил какую-то дверь и счел нужным извиниться еще раз.