Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Развязка последовала 8 декабря 1909 г. Поздно вечером агента навестил полковник Карпов. Лакей (также служивший в отделении) вспомнил только, что Петров-Воскресенский, пообещав полковнику вернуться через несколько минут, захлопнул за собой дверь. В следующее мгновение раздался взрыв. В мемуарах Герасимова имеется более драматическое описание происшествия. Петров готовился совершить покушение с использованием мины, жилета со взрывчаткой и других адских средств позже. Но неожиданно нагрянул полковник Карпов и потребовал вина, чтобы отпраздновать новоселье на конспиративной квартире. «Празднество должно было уже начаться, когда Карпов заметил, что скатерть, покрывавшая стол, не отличалась особой свежестью». Какая у вас тут грязная скатерть, – заявил он, – ее надо сменить». И начал было снимать ее со стола. Это был конец. Если бы скатерть была снята, то Карпов, как доверчив он ни был, не мог бы не заметить электрических проводов, висевших под столом. Поэтому Петров со словами «Не надо, не надо, я сейчас все сам сделаю» закостылял в переднюю и там соединил провода. Начальник охранного отделения был разорван на части. Петров пытался бежать, но не смог далеко уйти из-за хромоты.

Петрова, как впоследствии Богрова, предали военно-окружному суду. Рассмотрение дела заняло одно заседание, как и суд над убийцей премьер-министра полтора года спустя. Все показания давались за надежными стенами Петропавловской крепости, и в конце этого закрытого разбирательства обвиняемому был вынесен смертный приговор. Партия эсеров взяла на себя ответственность за покушение. Было распространено извещение партии, содержавшее биографические сведения Петрова и рассказывавшее историю его связей с полицией. Была опубликована исповедь смертника, напечатаны его письма. С точки зрения товарищей по партии, Петров полностью оправдал себя.

Эсеры явно поторопились с выводами. На самом деле Петров, как и впоследствии Богров, не смог до конца выдержать героической позы. Он заявил суду, что товарищи по партии буквально заставили его пойти на преступление. После вынесения приговора его допрашивал вице-директор Департамента полиции Виссарионов, и узник давал показания в иллюзорной надежде на смягчение своей участи. Он рассказал, что, попав за границу, собирался следовать жандармским инструкциям, но возбудил подозрения партийной комиссии в составе Бурцева, Фундамитского и Слетова. Опытным революционерам не составило труда изобличить его во лжи и заставить признаться в связях с полицией. Петров писал, что в результате «Слетов мне объявил решение ЦК, заключавшееся в том, что я для реабилитации себя должен был учинить террористический акт над кем-либо из руководителей политического розыска»[461]. Савинков говорил Петрову: «Важно покончить с министром внутренних дел Столыпиным; тогда вот рухнет вся система, творцом которой он является». Полковник Карпов вовсе не предназначался на роль жертвы. Петров даже признавался в симпатиях к жандарму: «Душа лежала к нему: он был такой добрый, доверчивый, искренний». Любопытно, что едва ли не в тех же словах Богров отзывался о начальнике Киевского охранного отделения и, чтобы доказать свое искреннее раскаяние, опознал на фотографиях своих бывших товарищей и назвал конспиративный склад оружия. Его предшественник Петров идентифицировал известных ему эсеров с предъявленными ему портретами и высказал предположения о их местонахождении. Он, правда, отказался назвать явки и дать более подробные сведения до тех пор, пока ему не будет гарантирована жизнь.

Насколько правдивыми были предсмертные показания Петрова? Безусловно, на него оказывали сильнейшее давление. Он совсем не ожидал, что товарищи по партии так непримиримо отнесутся к его заигрываниям с полицией. За короткое время его буквально убедили, что им совершена непростительная ошибка, искупить которую можно только ценой собственной жизни. Петров удрученно писал жене: «Тогда не было никаких данных, чтобы можно было предполагать, что условия изменятся настолько неблагоприятно для дела, что о счастливом конце ликвидации его не придется и думать. Да, теперь ясно, совершенно ясно, что я или должен отказаться от своего решения, или… Отказаться! Не могу я теперь отказаться, пойти вспять, позорно отступить. Не могу и не хочу»[462]. Характерно, что под влиянием товарищей Петров воспылал ненавистью к жандармам, «поломавшим его жизнь». Он мечтал отомстить им, не желая вспоминать, что предложил услуги полиции по собственному почину. Следует отметить, что Петров действовал под постоянным контролем со стороны эсеров. Он в полном смысле слова разрывался между чувством долга и инстинктом самосохранения. За день до террористического акта он направил жене письмо со словами: «Как хорошо! Как хороша может быть жизнь! «Жить! Жить!» – кричит все во мне. Жить красивой жизнью, жизнью чистой. Все во мне кипит, я весь полон жаждой жизни. Как хочется жить».

Близкие к эсерам народные социалисты не сомневались в неприглядной изнанке всего дела. Один из корреспондентов А.В. Пешехонова делился с ним следующими соображениями: «Партия предназначила Петрова-Воскресенского к известной цели, дала ему директивы и заранее предписала ему свалить все на себя, словом, она ловко разыграла ту комедию, которую мы недавно наблюдали и в которой Петров-Воскресенский, так же как и многие другие, был лишь марионеткой, передвигаемой невидимыми руками»[463].

Взрыв на Астраханской улице и выстрелы в киевском театре сближало еще одно обстоятельство. В 1909 г. возникло предположение, что Петров-Воскресенский действовал не столько по поручению эсеров, сколько по указке высоких чинов из Министерства внутренних дел. Еще до покушения и ареста он предупреждал полковника Карпова об интригах его предшественника генерала Герасимова. Зная, что эти обвинения могут быть сочтены клеветой, он предложил руководителям политического розыска спрятаться на конспиративной квартире и подслушать его разговоры с Герасимовым. К предупреждению осведомителя отнеслись по-разному. Директор Департамента полиции Зуев утверждал, что по этому поводу было устроено особое совещание у министра, причем Курлов и его подручные выражали горячее желание ехать на конспиративную квартиру, чтобы уличить генерала Герасимова. От этого плана товарищ министра отказался только под давлением Столыпина.

Курлов в мемуарах подчеркивал свое недоверие к Петрову. На самом деле все обстояло следующим образом. Расследование установило, что товарищ министра не собирался на конспиративную квартиру (здесь Зуева подвела память). Курлов требовал от директора неотступно следить за осведомителем, чтобы не допустить и тени провокации. Однако он кривил душой, когда утверждал в своих мемуарах, что разгадал замысел Петрова и решил его арестовать. В действительности товарищ министра целиком и полностью положился на полковника Карпова, который ручался за своего агента головой. Через полтора года Курлов точно так же передоверил все дело подполковнику Кулябко.