Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

Эти строки вполне могли бы стать эпитафией и морякам «Курска» и Валерию Саблину.

ВАХТЫ СТОЯЛИ В РТУТНЫХ ПАРАХ

Вице-адмирал запаса Николай Александрович Шашков. В период арабо-израильского военного конфликта — так называемой «шестидневной войны», ракетная атомная подводная лодка, которой он в ту пору командовал, находилась в восточной части Средиземного моря — в водах «горячего региона». На долю экипажа К-172 выпало едва ли не самое тяжкое испытание…

Вице-адмирал Николай Шашков:

— Перед выходом на боевую службу я получил распоряжение Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР Адмирала Флота Советского Союза С.Г. Горшкова — «быть готовым к нанесению ракетного удара по побережью Израиля». Разумеется, в том случае, если бы американцы и израильтяне начали бы высадку десанта на побережье дружественной нам Сирии. Собственно там, вблизи сирийских берегов и находился мой основной позиционный район. Была и запасная позиция — в заливе Сидра. Меня очень сковывала дальность полета моих ракет. Она не превышала шестиста километров, поэтому мне пришлось елозить, как говорят подводники, в опасной близости от американских авианосных ударных группировок. А их было три во главе с атомными авианосцами «Америка», «Форрестол» и «Интерпрайз». А в экскорте у каждого немного-немало 20–30 кораблей и почти на каждом — системы поиска подводных лодок. А я — один. К тому же в воздухе висели патрульные американские самолеты. Временами над морем кружились до семнадцати крылатых охотников за субмаринами, которые молотили своими радарами по всему Восточному Средиземноморью. На антенне все время бил сигнал[38]. Они искали советскую подводную завесу, не подозревая, что вместо нее под водой находилась лишь одна моя К-172. И мой корабль был, если хотите, козырным тузом в той весьма накаленной и вовсе некарточной игре. Шла война и уже отнюдь не холодная. Никто не знал как повернутся события через день. Заметьте, это было второе после Карибского кризиса обострение международной обстановки, которое могло привести к обмену ракетно-ядерными ударами, то есть к атомной войне всемирного масштаба. Я должен был начать ее первым по первому же сигналу из Москвы. И чтобы не пропустить его надо было подвсплывать на сеансы связи через каждые два часа. Море весеннее — неспокойное — 3–4 балла, качает. То и дело приходилось нырять от приближающихся самолетов. Вокруг — обычная в принципе жизнь: сухогрузы, лайнеры, рыбаки. А мы — почти все время на перископной глубине. А эта глубина для подводной лодки опаснее, чем предельная — можно угодить под чей-нибудь форштевень. Еще очень опасались американских низкочастотных гидроакустических станций — сонаров. Нас наша разведка просто запугала — «берегитесь, они берут лодку с двухсот миль при любой гидрологии». Ни черта не брали. Мы их слышали, они нас нет.

— Вы в этом уверены?

Николай Шашков покачивает, усмехаясь, головой:

— Да если бы они меня обнаружили мы бы с вами не вели этой приятной беседы. Это был бы конец моей командирской карьеры… Если бы они меня обнаружили, сбежалась бы полдюжины противолодочных кораблей, надо мной висели бы «Си Кинги» (противолодочные вертолеты. — Я. ¥.), а на хвосте сидела бы торпедная атомная лодка, готовая всадить полный залп, едва бы я открыл крышки ракетных контейнеров. Так что уверен на все сто — свою скрытность мы ничем не нарушили. Это подтвердилось данными разведки с приходом в базу.

— А арабы знали о вашем присутствии?

— О том какая лодка и где она находится — конечно нет. Но знали, в критической ситуации Советский Союз поддержит их любыми средствами, в том числе и ядерными. Откуда будет нанесен удар по Израилю тоже догадывались — с моря.

Но вот, что было странно: с проходом Гибралтарского пролива в отсеках К-172 стали исходить пренеприятные вещи: матросы — крепкие дюжие парни валились с ног от непонятной хворобы, их тошнило, выворачивало, хотя на глубине качки не было и в помине… В конце концов корабельный врач доложил командиру об эпидемии непонятного заболевания.

Я и сам чувствовал себя прескверно. По ночам мерещилась какая-то чертовщина. Во рту металлический привкус, есть не хочется, на любую жидкость — чай, кофе, вино, компот — смотреть противно. Решили проверить воду. Хотя чего ее проверять, мы сами ее в своих испарителях варим. Вода — норма. Стали грешить на фруктовые соки. Разбились по отсекам: первый пьет только яблочный, второй — только сливовый, третий — только виноградный. Результат: у всех одна, как говорят врачи: клиника…

«Может быть радиация»? — Предположил доктор. Но это мы сразу проверили — биозащита в норме, дозиметры — в пределах фона. А люди загибаются. Бледные, квелые, на глазах сохнут. Ре шили не есть. Но и голодание не принесло ни малейшего облегчения.

Доктор предположил отравление солями тяжелых металлов. Но у нас нет на борту никаких солей, кроме поваренной. Свинец в биозащите? Так чтобы его окислить нужны ого-го какие температуры. Может, ртуть? Ртуть на лодке может быть только в лаге — приборе, показывающем скорость корабля. Там ее около 18 килограммов. Но лаг герметичен. Прибор исправно работает. В чем дело? Мистика какая-то, чертовщина, бермудский треугольник… Люди чахнут день ото дня. Надо в Москву докладывать. Но это возвращение с боевой службы, срыв выполнения стратегической задачи. Понимаете чем это было чревато для меня как командира? Полный крест на всей дальнейшей службе. «Не справился с выполнением важной государственной задачи». И все. А как, что, почему — это уже брызги. Никого не волнует. А с другой стороны, не доложишь, а вдруг начнутся смертные исходы. Опять командир виноват.

Все-таки дал радио в Москву. Приказ: выйти в такую-то точку, встать к борту БПК — большого противолодочного корабля. Подхожу, встаю, перехожу на борт, беру трубку радиотелефона. Голос главкома, Сергея Георгиевича:

— Ну, что, сынок, трудно?

— Держимся, товарищ главнокомандующий.

— Принимай решение сам! Ты командир, тебе на месте виднее. Главное — людей побереги. Если есть угроза для жизни — возвращайтесь.

— Будем держаться!

— За вами сам товарищ Брежнев следит. Вернетесь с победой — к звезде Героя представлю.

Часть личного состава, кто уж совсем влежку лежал — сменили. Спасатели — крепкие мужики — смотрели на нас и слезы у них в глазах стояли. Жалко нас стало — такие доходяги и снова на боевые позиции. Командир БЧ-5, инженер-механик Шота Данелия еле ноги волочил.

«Ну, что Шота, — спрашиваю, — пойдешь на БПК?»