Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

Хотя «Король, дама, валет» предвосхищает зрелое искусство Набокова в значительно большей степени, чем «Машенька», сам по себе этот роман нельзя считать удачей Набокова.

Несомненно, Набоков здесь научился придавать воображению своих персонажей подвижность и цвет: трое в одном купе железнодорожного вагона, и каждый пребывает в своем изолированном мире; Франц, глядящий на яркий расплывчатый Берлин, Марта в предсмертном бреду. Он рисует несколько замечательно выразительных и драматических столкновений характеров, особенно в первых сценах между Мартой и Драйером в их берлинском особняке. Однако эти яркие вспышки, высвечивающие характеры, бледнеют после первых глав, когда сюжет начинает развиваться вопреки психологической мотивировке. Несмотря на изначально составленное мнение о Марте и Драйере, несмотря на все накопленные временем примеры того, что супруги узнают об измене последними, маловероятно, чтобы такой наблюдательный человек, как Драйер, каждый вечер, приходя домой после работы, заставал бы свою жену в обществе племянника и при этом ничего бы не заподозрил. И несмотря на блестящую иронию и живость эпизодов, в которых участвуют Драйер и изобретатель и поводом для которых служат механические манекены, сами эти манекены передвигаются по романной сцене довольно нескладно и надоедают читателю при всей их связи с темой жесткого автоматизма, противопоставленного идеальной гибкости сознания.

В этом романе Набоков стремится дистанцироваться от своих персонажей, необходимость чего он ощущал после уютной непосредственности «Машеньки». Здесь он впервые пытается определить, что есть человек, показывая, как люди превращают себя в недочеловеков (тема механических фигур), и намекая на нечто сверхчеловеческое в них (творческая узурпация божественного в попытке эти фигуры оживить). Однако механические фигуры еще не предлагают того убедительного решения, которое он найдет в следующем романе. Намного удачнее оказались его поиски новых способов формального контроля над ресурсами прозы. Он то и дело вмешивается в плавный ход событий, словно бы для того, чтобы перевернуть мир вверх дном или взглянуть на него откуда-то извне. Странно отходит вдаль картина в окне набирающего скорость поезда; проснувшись, герой не знает, на какой уровень реальности он попал; душевнобольной квартирный хозяин, стоя на четвереньках, смотрит промеж ног на себя в зеркало и считает Франца не более чем игрой собственного воображения; внезапно в поле зрения попадает безликая толпа, и безликий человек в толпе, наблюдающий первых летних ласточек, оказывается Драйером; перемещение происходит прежде, чем мы понимаем, что все ориентиры сместились, — все это свидетельства попыток Набокова нащупать ручки дверей, которые он скоро отворит и за которыми откроются новые типы художественной реальности.

VI

Набоков закончил роман «Король, дама, валет» в июне 1928 года. В июле 1928 года по романному календарю они с Верой мельком появляются на драйеровском балтийском курорте. В действительности Набоковы провели несколько недель этого месяца на пляжах Мисдроя, где к ним присоединились Михаил и Елизавета Каминка со своим пуделем цвета кофе с молоком30.

Отец Веры Евсеевны умер 28 июня, мать — 12 августа. Чтобы заплатить долги, накопившиеся за время долгой болезни отца, Вере нужно было сразу по приезде в Берлин устроиться на постоянную работу. Раиса Татаринова нашла ей место в той же конторе торгового атташе при французском посольстве, где работала сама. Вере пришлось поступить на курсы секретарей, чтобы овладеть немецкой стенографией, — профессия, пригодившаяся ей в подступающие «тощие годы»31.

«Король, дама, валет» вышел 23 сентября. Нашлись рецензенты, которые объявили, что теперь можно больше не опасаться того, что эмиграция не даст новых первоклассных талантов. Некоторые неверно истолковали тему механических фигур как критику нежизнеспособности современного человека — идея, которую одни поддержали, а другие сочли неубедительной. Как всегда, лучшей оказалась рецензия Айхенвальда: восхищаясь иронией сюжетных ходов, психологическими штрихами и описаниями, он, однако, отметил, что роман в целом уступает его отдельным фрагментам. В начале ноября в Берлине даже состоялся публичный диспут о романе32.

24 октября Ульштейн подписал договор о правах на немецкое издание «Короля, дамы, валета»33. Согласно договору, Набокову причиталось пять тысяч марок за публикацию романа в «Vossische Zeitung» и провинциальных газетах, а также две тысячи пятьсот марок за отдельное издание. Это была удача: сумма в три раза превышала ту, которую Ульштейн заплатил за немецкую «Машеньку», и во много раз — те ничтожные авансы, которые могло позволить себе «Слово» за первые русские издания: за «Машеньку» — ноль, за «Короля, даму, валета» — триста марок.

14 ноября Сирин опубликовал сдержанно-разгромную рецензию на «Звезду надзвездную» Алексея Ремизова, которого многие считали выдающимся русским прозаиком XX века. На soirée поэтического кружка в доме Евгении Залкинд толстый бездарный старый художник по фамилии Зарецкий зачитал свой отпечатанный на машинке ответ на сиринскую рецензию. В нем он сравнивал Ремизова с Пушкиным, а Сирина — с небезызвестным Булгариным, «продажным» журналистом, служившим в тайной полиции, и автором подлых пасквилей на Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Сирин спросил Зарецкого, понимает ли он, что говорит, и заявил: «Если бы не ваш возраст, я бы разбил вам морду». Зарецкий попытался вызвать Сирина на суд литературных старейшин, но тот отказался участвовать в фарсе, предложив Зарецкому вызвать его на дуэль. Зарецкий так никогда и не воспользовался этим предложением34.

В первой половине декабря Набоков ввязался в еще один литературный бой, написав «Рождественский рассказ» — последний из рассказов, который он впоследствии не включал в сборники и не переводил на английский35. Некий советский писатель с высокой, хотя и нуждающейся в подновлении репутацией уязвлен тем, что не ему, а молодому крестьянскому писателю заказан рассказ, главным украшением которого должна быть рождественская елка, а главной темой — столкновение нового со старым. Чтобы утвердиться, старый писатель приступает к работе над таким рассказом. Он делает две безуспешные попытки, пока наконец не находит нужной ноты в начале: европейский город, сытые люди в мехах проходят мимо. Огромная елка с дорогими фруктами. Перед витриной магазина на обледеневшем тротуаре — голодный безработный, выброшенный хозяевами на улицу.