Советская эпоха. Исповедь отщепенца - Александр Александрович Зиновьев

Поведение довольно большого числа людей стало выходить за рамки дозволенного. Основная масса советского населения встретила враждебно эти бунтарские явления. И брежневское руководство, прибегая к карательным мерам, выражало эту реакцию общества на поведение нарушителей порядка. Власть не изобретала карательные меры по своей инициативе. Она сдерживала назревавший взрыв недовольства. Это было новым явлением в советской истории, а не возрождением репрессий сталинского типа. И число репрессированных было ничтожно. И репрессируемые были не те. Это были не политические противники сталинцев, не крестьяне, не остатки «недобитых контрреволюционеров». Это были люди, воспитанные уже в советских условиях и бунтовавшие в силу специфически социальных причин.

Двойственность положения

Мое положение в советском обществе всегда было двойственным – всегда на уровне полупризнания и полузапрета. Мне вроде бы стремились воздать должное, но одновременно проявляли осторожность и на всякий случай останавливались на полпути осуществления этого стремления. Меня вроде бы стремились наказать за делавшееся мною, но и в этом проявляли сдержанность. Как полное и публичное признание, так и полное и публичное наказание было бы в мою пользу, и потому не делали ни того ни другого. Я приобрел широкую закулисную популярность. Меня приглашали выступать с публичными лекциями и быть оппонентом в самых различных учреждениях и городах. Я выступал в важнейших институтах Академии наук. Вел семинар в институте, которым руководил академик Н. Семенов, один из самых важных в стране, лауреат Ленинской и Нобелевской премий, Герой Социалистического Труда. В моем семинаре участвовали известные ученые, в их числе академик Эмануэль. Но меня не допускали на страницы массовой прессы. Однажды сняли фильм с участием оригинальных ученых с необычными идеями. Попал в этот фильм и я. Но фильм из-за меня запретили. Кому-то не хотелось, чтобы я приобрел широкую, официально признанную известность. Меня выдвигали в члены-корреспонденты Академии наук и на Государственную премию. Но в отделе науки ЦК КПСС мою кандидатуру отклоняли. В академию проходили люди, не сделавшие никакого вклада в науку и философию. Аналогично с премиями. Меня неоднократно пытались ввести в редколлегии журналов, в комиссии, советы и т. п., но каждый раз кто-то запрещал это делать. Я был избран в экспертную комиссию по утверждению диссертаций, но вскоре был исключен из нее, поскольку мое поведение не понравилось министру Елютину. Я был избран в редколлегию журнала «Вопросы философии», но был вынужден уйти из нее, не желая вместе со всеми холуйствовать перед Брежневым. Забавно, что составители всяких сборников боялись включать в них мои публичные доклады, боясь последствий. В частности, один из таких составителей, изображающий сейчас из себя жертву брежневизма и приветствующий «перестройку», выбросил мой доклад на его семинаре из сборника докладов, хотя доклад мой не содержал в себе ничего криминального. Интересно, что своим полупризнанием я обязан главным образом «консерваторам», а полузапретом – «либералам». На защиту докторской диссертации меня выпустил А. Окулов, бывший сталинист. Он тогда временно исполнял обязанности директора института. Он же потом настаивал на избрании меня в Академию наук, причем прямо в академики. Титул профессора я получил в Институте имени Плеханова благодаря усилиям В. Карпушина, считавшегося реакционером. Кстати сказать, у этого «реакционера» Карпушина защитили диссертации такие люди, как Б. Шрагин, П. Гайденко, Г. Шедровицкий и многие другие, считавшиеся тогда одиозными фигурами.

Проблема соучастия

Особенность моего положения заключалась в том, что мои личные жизненные проблемы были также предметом моего теоретического внимания. Эти два аспекта тесно переплетались. Порою их было невозможно разделить. Во многих случаях я шел к теоретическим выводам через мой личный жизненный опыт и через самоанализ. Рассмотрю эту тему подробнее на примере проблемы соучастия. Проблема эта встала передо мною как практически, так и теоретически в такой форме: возможно ли создать свое суверенное личное государство, не вступая в компромиссы с окружающим обществом и не соучаствуя в его делах, противоречащих принципам твоего государства? Иначе говоря, можно ли остаться чистым и непорочным, будучи так или иначе погруженным в житейскую помойку и трясину?

Возьмем, например, членство в партии. Что такое КПСС с социологической точки зрения – это один аспект проблемы. О нем речь пойдет в дальнейшем, при изложении моей социологической концепции. Но для меня лично проблема партийности заявила о себе совсем в ином плане. Я был исключен из комсомола, был принципиально беспартийным до смерти Сталина. Я вступил в партию не с целью карьеры, а, казалось, с благородным намерением вести борьбу против сталинизма. Никакой сознательной концепции личной жизни у меня еще не было. Пребывание в партии не давало мне ничего в смысле улучшения положения в обществе. Я его никак не использовал в личных интересах. Того, чего я достиг в смысле жизненного успеха, я достиг бы, оставаясь беспартийным. Я не собирался делать служебную карьеру. А карьера научная (т. е. получение каких-то результатов в науке и завоевание какого-то признания) могла в те годы совершаться и вне партии даже в рамках идеологических учреждений. Некоторые из моих знакомых достигли гораздо большего служебного успеха, чем я, оставаясь беспартийными. Отчасти это даже поощрялось, нужны были беспартийные для «блока коммунистов и беспартийных» и для создания видимости, будто беспартийность не препятствует карьере. Я сам в течение многих лет был философом-немарксистом, допущенным в этой роли для показа иностранцам и для создания видимости свободы в нашей философии.

И все же я вступил в партию далеко не с чистой совестью. В какой-то мере это было отступление от моих прежних установок на беспартийность. Это был, конечно, компромисс с обществом, против которого я внутренне продолжал бунтовать. Когда я выработал свою концепцию суверенного государства, пребывание в партии стало тяготить меня. Хотя я вел себя так, как будто членом партии не был, числясь в партии лишь формально и даже не скрывая того, что я не считал себя марксистом, это все-таки не было решением мучившей меня проблемы.

Я все-таки числился в партии, ходил иногда на собрания, выполнял партийные поручения, читая публичные лекции и участвуя в выпуске стенных газет, вместе со всеми одобрял решения высших партийных инстанций. Одобрял формально, но одобрял. Хотя я и считал все это ничего не значащей суетой, но все-таки это была суета, к которой я относился с презрением, но участвовал в ней без видимого протеста.

Вступление в партию было ошибкой. Но как теперь исправить ее? Если бы теперь я вышел из партии, это был бы конец всему, чего я достиг. Я оказался бы в таком положении, из которого вряд ли смог бы выкарабкаться к более или менее нормальной жизни. Если у меня из-за