На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

…Ивашка Черноярец вернулся в Царицын на целую неделю раньше, чем предполагал, на зорьке утренней, и сразу бросился в опочивальню.

– Милый… Солнышко мое…

– Ну вот теперь я твой уж навовсе…

И две полных горячих руки, крепко сжав его, потянули его к себе…

XXV. Иосель

Самара била белым, пьяным, веселым ключом. Самарцы вооружались, чтобы вместе с казаками идти вверх по Волге на Симбирск, на Казань, на Нижний, на Москву… Успеху восстания в Поволжье содействовало два обстоятельства: во-первых, по Волге было много ссыльных из Москвы, – после только бунта в 1662 г. было сюда сослано около 15 000 человек, – а во-вторых, крестьянские тяготы тут за царствование Алексея Михайловича увеличились в несколько раз. Со всех сторон прибегали гонцы, что народ волнуется, народ поднимается, народ ждет нетерпеливо избавителя. Это окрыляло: если так пойдет и дальше, то до морозов можно быть и в Москве. Степан уже раскаивался немного, что он отправил еще из Астрахани послов и к шаху персидскому, и к крымскому хану, предлагая им союз против Москвы: и одни казаки управятся. При появлении славного атамана на улицах Самары все смотрели на него влюбленными глазами, а многие падали пред ним ниц. И не раз, и не два темной ноченькой обдумывал он думку: не сплавить ли куда незаметно и патриарший струг, на котором ехал старец Смарагд, и царевичев, на котором прятали на всякий случай одного молодого казака, который мог в случай нужде сойти за царевича? Только руки себе, пожалуй, этими делами свяжешь… И до того уверенность в победе была разлита вокруг, что в его войске появились уже не только приволжские бобыли, у которых не было ни на семены, ни на емены, не только беглые холопы, беглые солдаты, беглые стрельцы, но вливались в него целыми отрядами и озлобленные мордва, черемисы и чуваши: они были не так давно покорены Москвой, потому тяжесть московской длани была для них, детей лесов, особенно чувствительна, тем более что местные служилые люди делали все возможное, чтобы тяжесть эту удесятерить.

Появились латыши, недавно поселившиеся на Волге, и поляки из вновь от поляков отвоеванного Смоленска, и пришел откуда-то какой-то «литвинко». Приходили попы деревенские, которым надоела и нужда несусветная, и все новые и новые требования московских «властителей», – то чтобы читать по новым, непривычным книгам, то чтобы не петь «Госапади Сопасе», как пели до сих пор, а непременно чтобы было «Господи Спасе», – и озлобление против них, долгогривых, жеребьячей породы, со стороны народа, среди которого приходилось жить и голодать. Как ни трудись, как ни вертись, в результате все одно: я ко благ, яко наг, яко нет ничего… И когда осторожно корил их кто-нибудь за воровство, то говорили попики, что «нужда закона не знает, а чрез закон шагает, – сытый голодного не разумеет»…

Дело волшебно ширилось, росло, и казаки как бы уже шли далеко впереди самих себя…

Казаки-часовые, стоявшие на крыльце воеводских хором, где жил теперь атаман, не раз уже отгоняли какого-то настырного жидовина, который все лез повидаться с ясновельможным паном-атаманом.

– Ша!.. – возмутился, наконец, один из них, побывавший в свое время на Украине. – Вот лезет бисов сын!.. Та тебе ж, дурню, кажуть, що у атамана старшины, що неможно… Колы треба, так сидай вот туточки и ожидай…

– Ахххх… – всплеснул руками жидовин. – Так мне же треба не по своему делу!.. Казаки сегодня уходят дальше, а дело самой первой важности… Ясновельможный пан гетман озолотит вас, если вы меня к нему допустите – прямо-таки вот так с головы до ног и озолотит…

– Да ты кабыть в тюряге тут сидел, как мы пришли?.. – присмотревшись к нему, сказал другой часовой.

– Сидел. Вот по этому самому делу и пришел я к ясновельможному пану-гетману…

– А ну геть!.. – потеряв терпение, крикнул вдруг первый. – Довольно балакано… Геть!..

Жидовин, невысокого роста, жирненький, с неприятно белым лицом, с черными, в перхоти, пейсами, скатился с крыльца.

В горнице стукнуло окно.

– Что еще там? – раздался сильный голос Степана.

Жидовин, присмотревшись к атаману, весь даже скрючился отчего-то, но тотчас же, овладев собой, заулыбался и закланялся…

– Ах, ясновельможный пан гетман!.. У меня к вам дело огромной важности, а казаки ваши – такие строгие, такие верные!.. – никак не пускают меня… Не свое дело, нет, а я для вас стараюсь… И что такое не пускать? Ежели мое дело не подойдет ясновельможному пану гетману, ясновельможный пан даст мне в зад пинка, только и всего, а если подойдет, ясновельможный пан наградит Иоселя… Одна минута, и все готово…

Эта готовность получить в зад пинок была так убедительна, что никак нельзя было Иоселю сопротивляться.

– Пустите его, казаки!..

Иосель катился уже по лестнице. Казаки враждебно покосились ему вслед.

– Ясновельможный пан гетман… Падам до ног…

– Но, но, но… – грозно прикрикнул на него Степан. – Я этого не люблю. Кто ты, откуда, зачем? И чтобы не врать, а то…

– Ой, как же можно врать такому ясновельможному пану? Я скорее язык откушу себе, чем…

– Не вертись… И постой: мне говорили, что в тюрьме жидовин один был. Это ты, что ли?

– Я, ясновельможный пан гетман, я…

– За что посадили?

– Невинно, ясновельможный пан гетман, видит Бог, невинно… – изгибаясь и поднимая обе руки с растопыренными пальцами кверху, заговорил Иосель. – Я на Москве был и вот… и вот там… оказались нехорошие люди, которые – уж вы будьте милостивы, ясновельможный пан гетман… – старые медные деньги на серебряные перебеливали. Ну всех их похватали: сперва, как полагается, на правеж, а потом горячим оловом горло им всем позаливали… А я, точно нарочно, знаком с ними был. И меня схватили. Но начальные люди сразу увидали, что Иосель чист во всем, как новорожденный младенец, что его оговорили по злобе… О, московских начальных людей не проведешь!.. – в упоении закрыл он глаза, поматывая растопыренными пальцами правой руки туда и сюда. – На три аршина в землю они видят… Но чтобы Иосель был в выборе своих знакомцев осторожнее, старый дурак, они постегали его маленько на кобыле и послали на вечное житье в Астрахань… И вот ясновельможный пан гетман – дай ему Бог много лет здравствовать!.. – освободил меня, бедного человека, и я – только из благодарности, ясновельможный пан гетман, верьте мне, – решился передать вам об одном важном деле. Ясновельможный пан гетман хочет дать черному народу волю, и вот я…

– Какое дело у тебя до меня?.. – перебил его Степан, которому он уже надоел.

– А может, ясновельможный пан гетман дозволит переговорить не в сенях?..

– Так что мне, в крестовую, что ли, тебя вести?.. – нахмурился Степан. – В передней у меня свои люди… Говори здесь. И поживее: мне надо на берег пройти…