В дебрях Африки - Генри Стенли

У египтян и их прислуги было такое множество младенцев и вообще ребят, что в тех случаях, когда лагерь был расположен потеснее, как, например, на узком гребне холма, ночью спать было совершенно невозможно. У этих крошек, должно быть, натура была очень раздражительная, потому что подобного отчаянного и беспрерывного рева я никогда не слыхивал. Тоненькие чернокожие и сухощавые желтые младенцы взапуски упражняли свои легкие с вечера далеко за полночь, а потом часу в четвертом утра снова принимались за дело и всех решительно пробуждали, так что со всех сторон слышался писк и рев детей и ворчание взрослых.

Наши занзибарцы решили, что мужчины из Экватории, хотя, может быть, и отличные отцы семейства, но очень плохие солдаты. Египтяне так давно привыкли своею численностью и превосходством своего оружия подавлять туземцев, что теперь, когда их стало меньше, у них явилось отчаяние, что они никогда не дойдут до мирных стран. И вместе с тем они так мало дисциплинированы, так грубы и высокомерны, что из самых миролюбивых туземцев наживают себе мстительных врагов.

25 мая я имел с пашой разговор, из которого убедился, что хотя он и очень вежлив, но все еще не может позабыть нашего разногласия 5 апреля.[40] По правде сказать, тогдашняя наша размолвка была неизбежна и даже очень полезна. У нас с ним натуры прямо противоположные. Покуда не было надобности принимать крутые меры, мы с ним взаимно находили искреннее удовольствие в обществе друг друга. Он человек ученый, образованный, порядочный, и я в полной мере ценю его превосходные качества. Но по существу дела невозможно нам было до бесконечности предаваться подобным удовольствиям. Нас совсем не за тем послали в Экваторию, чтобы проводить время в научных беседах или просто разводить приятную болтовню на берегах озера Альберта. Настало время тронуться в путь, и если бы не произошло тогда на площадке в Кавалли известного эпизода, то мы так и не сдвинулись бы оттуда. Но с тех пор я испытал, к сожалению, что будут и другие поводы к столкновению. Паша обуреваем страстью к увеличению своих орнитологических коллекций и находит, что если мы так далеко шли с целью помочь ему, то могли бы и теперь "подвигаться полегче".

— Да мы уж и то, кажется, довольно легко подвигаемся, и по многим причинам: из-за того, что у многих женщин дети на руках, из-за неповоротливости египтян, оттого что все надеемся, не догонит ли нас Селим-бей, наконец, оттого, что мы с Джефсоном все еще не поправились, да и Стэрс далеко не крепок на ногах.

— Ну, так пойдем еще тише.

— Мы уже и так делаем два с половиной километра в сутки, надеюсь, переход небольшой?

— А вы еще сократите.

— Боже мой, паша, да неужели же вы желаете и совсем здесь остаться? В таком случае давайте писать завещание и уже будем наперед знать, что не доведем своего дела до конца.

Словом, опять загремело между нами, как в тех грозных тучах, которые выползают из-за Рувензори, и нового взрыва не миновать.

Я знал, что он страстный охотник собирать птиц, гадов и насекомых, но не думал, чтобы это доходило у него до помешательства. Ему хотелось бы перебить всех птиц в Африке, собрать всех отвратительных гадов, всех безобразных насекомых, прибрать к рукам каждый попадающийся череп, та чтобы наш караван уподобился странствующему музею или кладбищу, лишь бы нашлись носильщики для этого добра.

А между тем среди его людей уже начали развиваться злокачественные нарывы. Их организмы были истощены сифилисом: стоило сделать на лице малейший укол или царапину, чтобы на нем образовалась страшная гнойная язва. Ведя самую порочную жизнь, они теперь пожинали плоды своего разврата. На лагерных стоянках сейчас возникало такое зловоние, что мы опасались заразы, боялись, как бы нам всем не превратиться в позорище перед богом и людьми. Носильщики начали вымирать, с ними скверно обращались, а это уж угрожало нам конечным разорением: без них мы и вовсе не были в состоянии подвигаться. Паша был в полном блаженстве, когда его секретарь Реджеб-эфенди приносил ему какую-нибудь новинку, взирал на нас с благодарностью, когда мы назначали двухдневный отдых, и с грустью, когда слышал, что надо итти дальше.

Признаюсь, все это наводило меня на мысль, что мы предприняли довольно неблагодарный труд. Всю жизнь он будет ненавидеть меня, и его приятели Фелькины, Юнкеры, Швейнфурты наслушаются на мой счет всевозможных жалоб, и никому из них в голову не придет поразмыслить, что на свете есть над чем поработать и помимо набивания музеев черепами и чучелами, и что африканский материк создан всемогущим создателем, вероятно, не для того только, чтобы служить рассадником для ботанических коллекций и энтомологических кабинетов.

Каждый встречаемый мною туземец, все равно великан или пигмей, укреплял во мне мысль, что Африка имеет иные права на внимание человечества; каждая новая черта роскошной природы все более доказывала, что тут давно пора приложить труд и помощь цивилизации,[41] что прежде всего надо построить железные дороги, что огонь и вода суть самые существенные средства сообщения и что на этом издавна заброшенном материке они нужнее, чем где-либо.

Увы, увы! Этот великолепный горный хребет так близко от нашего лагеря, а я еще не нанес его на карту, а то, другое озеро, о котором мы столько наслышались от Кайбуги, вахумского вождя, так и не открыто; долина Семлики, со всеми сокровищами лесов и всяких растительных продуктов, еще не исследована, да и река Семлики, которая, по слухам, соединяет верхнее озеро с нижним, не прослежена. Мы слушали об удивительных соленых озерах, в которых соли столько, что хватит на продовольствие всего земного шара; о людях необычайного роста — васонгорах и о множестве других, мирных и любопытных племенах; о таинственных ваньявинджи, которые будто бы произошли от белокожих; под боком у нас высились громадные горы, покрытые вечным снегом, которые, по-моему, должны быть те самые Лунные горы, о которых говорит предание; мы находились в стране подлинных Истоков Луны, считавшихся мифическими, в стране чудес и тайн, на родине пигмеев и великанов древних сказаний, — как же не рваться всей душой к проверке этих сказок, как не стремиться к раскрытию этих тайн. Неужели создатель, поднявший эти вечные громады, одевший их склоны мхами, лишайниками, сочными травами, избороздивший их мириадами потоков, по которым снеговые воды устремляются в плодоносную долину, повелевший могучему, бесконечному лесу окутать ее, а темной, обильной листве его блестеть неблекнущей зеленью, неужели он затем только сотворил все это, чтобы с течением времени здесь было убежище для птиц и пресмыкающихся?