К неведомым берегам - Георгий Чиж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Настоящее житейское поприще началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили…»
«Политические изгнанники образуют среду вне общества, следовательно, они должны быть выше или ниже его. Чтобы быть выше, они должны делать общее дело».
«Как человек — я только бедный ссыльный, как личность политическая представитель известного строя, которого легче изгнать, чем опровергнуть…»
«От людей можно отделаться, но от их идей нельзя…»
«Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни…»
«Плоды просвещения: возможность изучать основы управления и противопоставлять права подданных притязаниям государя…»
«Основы общественного порядка, безопасности и мира заключаются в народе, а не в правительстве, которое притязает на право распоряжаться этими благами. Вообще оно получает больше, чем дает, а круг его действия более ограничен, чем оно воображает…»
«Доказательством, что народ мыслит, служат миллионы, тратимые с целью подслушивать мнения, которые мешают ему выразить».
«Неусыпный надзор правительства над сподвижниками в пустынях Сибири свидетельствует о их политической важности, о симпатиях народа, которыми они постоянно пользуются, и о том, что конституционные понятия, оглашенные ими под угрозою смертною, усиливаются и распространяются в недрах нашей обширной державы».
— Катя, Катюша! Ведь это все то, что я хотел сам рассказать твоим декабристам, потому что то, о чем пишет Лунин, существует и крепнет на самом деле, а они, посмотри-ка, сами до этого добрались умозрительно, понимаешь, у-мо-зри-тельно, а?
Дома, вечерами, Невельские прилежно изучали привезенные материалы об Амуре. Катя недаром провела время в иркутском архиве, да и Невельской не зевал со своими офицерами. Кое-что извлек и в Якутске, не считая того, что привез из Петербурга.
Корвет «Оливуца» ушел, Невельской замкнулся в себе и вынашивал планы дальнейших действий.
Вопросов, собственно говоря, было только два — пограничный и морской, но ни для того, ни для другого не было ни людей, ни средств. Кроме того, связаны были руки прямыми запрещениями из Петербурга. Там распоряжались, ничего не понимая, представляли себе, что туземные племена являются каким-то организованным целым, вроде княжества, руководимого своими князьями, и присылали нелепые наставления о заключении договора с ними…
Во всяком случае, для разрешения этих вопросов необходима была предварительная рекогносцировка и на суше и на море: для первой надо было довольствоваться собственными ногами, в редких случаях собаками, оленями и лошадьми, для второй — шлюпками, гиляцкими лодками и, при исключительной удаче, разваливавшимися при первой же буре кораблями Российско-Американской компании.
Обескураживало недоброжелательство как петербургское, вдохновляемое Нессельроде и главным правлением Российско-Американской компании, так и местное. Невельской прекрасно понимал, что и несчастье с «Охотском», пусть буря выбросила его на берег в его отсутствие, и гибель сшитого на скорую руку «Шелихова» — все это будет поставлено в вину ему, Невельскому…
Бодрость и веру в свои силы поддерживала в нем заброшенная сюда судьбой экзальтированная, чистая душой и полная решимости до конца выполнить свой долг жены и подруги жизни хрупкая Екатерина Ивановна.
В своем, как ей казалось, маленьком царстве домашних забот о семействе, которым она считала всю экспедицию, и о детях, в числе которых были и гиляки, тунгусы, а несколько позже гольды и айны, она управляла приветливостью и лаской, и слава о необыкновенной жене русского «джангина» из уст в уста распространялась все дальше и вверх по Амуру, на юг — чуть не до самой Кореи, и на запад, за далекие хребты синеющих гор, и на восток — по обширному, таинственному и угрюмому Сахалину.
Она быстро приучила себя без омерзения выносить вонь нерпичьего жира, научилась говорить по-гиляцки, хорошо понимать по-тунгусски и легко разбиралась с орочонами, самогирами и даже редкими сахалинскими гостями айно. В глазах ближайших гиляков она была и снисходительной царицей-матерью и высшим судьей.
Заставая у себя расположившихся, как дома, грязных, но симпатичных и беззлобных гостей за чаем или чугуном каши и прислушиваясь к непритязательной веселой болтовне жены и этих детей природы, Невельской проникался чувством благоговения перед Екатериной Ивановной, умевшей не только заставить гостя или гостью помыться, но и расшевелить и развязать языки уместной шуткой. В гиляцких юртах она стала желанной гостьей.
Не прошло и двух лет, как эти люди сажали у себя на огородах овощи, бесстрашно ели хлеб, картофель, огурцы, горькую редьку и каждый день мыли своих опрятно одетых младенцев. Кое-где стали заводить русские бани.
Гитара заменила Екатерине Ивановне недостающее фортепьяно, и под ее аккомпанемент пелись хором заунывные и плясовые песни. Вдохновляемый Катей священник из Ситхи, отец Гавриил, по горло был занят составлением словарей, и оба мечтали о том, как бы завести школу несуществующей еще гиляцкой грамоты.
Невельской до одури упивался чтением архивных материалов, особенно «Сказанием о великой реке Амуре, которая разграничила русское селение с Китайцы» и «Отпиской стольнику и воеводе Федору Дементьевичу Воейкову от посланного в 1681 году для обозрения Амура сына боярского Игнатия Милозанова».
В них Невельской черпал не только уверенность в своем деле, но и в исконных правах русских на территории, простирающиеся до самых южных пределов нижнего течения Амура.
— Ты знаешь, Катюша, — говорил он жене, — ведь, оказывается, уже в 1644 году здесь, на Амуре, был наш Василий Поярков. А в сорок девятом Ерофей Хабаров. От Хабарова принял команду над казаками Онуфрий Степанов. Енисейский воевода Пашков требовал от Сибирского приказа, чтобы поскорей утвердиться на Шилке. В 1684 году учреждается Албазинское, или, по-другому, Приамурское, воеводство. Алексей Толбузин — воевода. Наши русские люди здесь два века тому назад жили. И не только на левом берегу, но и на правый захаживали… Мало того, что жили, еще и занимались крещением желавших его принять. Тунгус вроде Петрушки Оленного и даур Намоча, впоследствии Федор, даже подавали об этом челобитную великому государю, как люди, платившие ясак русским.
Поселившись в новых землях, русские тщательно исследовали и описали решительно все течение Амура до самого устья и заходили даже далеко к югу в Китай до сплошных китайских и маньчжурских селений. Захаживали и на остров Сахалин. Тяга к переселению на Амур временами была такова, что якутским и енисейским воеводам приходилось строить заставы. Конечно, жаль, что многое пришлось потом оставить, но кто же виноват, что правительство недостаточно поддерживало переселенцев?
