Ужас в музее - Говард Лавкрафт

В*** ничего не говорил мне про запертое подвальное помещение. Оно вызывает у меня больше тревоги, чем все увиденное здесь прежде: каждый раз, приближаясь к нему, я испытываю непреодолимое желание прислушаться к чему-то. За все время моего пребывания в этом зловещем доме здесь ни разу еще не раздавалось никаких посторонних звуков. Покидая подвал, я сильно пожалел об отсутствии нормальной лестницы — подъем по приставной казался мучительно медленным. У меня нет ни малейшего желания спускаться вниз еще раз — однако какой-то бес будто подталкивает меня наведаться туда ночью, если я хочу узнать то, что должно знать.

20 апреля

Нынче ночью я погрузился в пучину ужаса — и понял, что она поистине бездонна. Не в силах противиться искушению, я вскоре после полуночи спустился с фонариком в проклятый подвал и, осторожно ступая между бесформенными кучками трухи, прокрался на цыпочках к запертой двери в ужасной кирпичной стене. Я не издал ни звука и не прошептал ни одного из известных мне заклинаний, но весь обратился в слух — и прислушивался напряженно, до звона в ушах.

Наконец за обшитой листовым железом массивной дверью раздался шум: глухие грузные шаги и невнятное ворчанье, словно там пробудились ото сна и зашевелились некие гигантские ночные существа. И еще леденящий душу тяжелый шорох, словно громадная змея или морской дракон волочет по каменному полу свое чудовищное извивающееся тело. Парализованный страхом, я взглянул на огромный ржавый замок с выгравированными на нем таинственными иероглифами. Я в жизни не видел ничего похожего на них, и еле уловимое сходство этих знаков с графемами старомонгольского письма[95] наводило на мысль о невероятной, невыразимой их древности. Порой мне чудилось, будто они источают слабое зеленоватое сияние.

Я повернулся, готовый удариться в бегство, но вдруг увидел перед собой призрачные гигантские лапы — огромные когти, казалось, увеличивались и становились все более осязаемыми у меня на глазах. Они тянулись ко мне из зловещей тьмы, с жуткой целеустремленностью шаря в воздухе, и за ними смутно угадывались чешуйчатые запястья. Потом позади меня — в кошмарном помещении за железной дверью — вдруг раздался приглушенный протяжный рокот, похожий на эхо громовых раскатов, докатившееся от далекого горизонта. Подгоняемый новым, еще сильнейшим приступом страха, я шагнул навстречу призрачным лапам, вскинув фонарик, и они исчезли в ярком луче электрического света. Потом я торопливо вскарабкался по приставной лестнице, зажав фонарик в зубах, опрометью ринулся прочь и остановился отдышаться только в своем временном убежище на втором этаже.

Чем все закончится для меня, я боюсь даже представить. Я явился сюда как преследователь, но теперь знаю: кто-то или что-то преследует меня. Я не смог бы убраться отсюда при всем своем желании. Сегодня утром хотел пройти к парковым воротам за продуктами, но обнаружил, что частые ветки кустарника плотно переплелись на моем пути. И так оказалось повсюду — позади особняка и со всех сторон от него. Местами коричневые колючие лозы выпрямились и поднялись поразительно высоко, образуя непроходимую живую изгородь, подобную стальной стене. Деревенские жители явно замешаны во всем этом. Вернувшись в дом, я нашел в переднем холле предназначенные мне съестные припасы, но как они сюда попали — ума не приложу. Теперь я жалею, что накануне подмел пол. Я насыплю у входной двери пыли и посмотрю, останутся ли там какие следы.

Сегодня днем просмотрел несколько книг в огромной сумрачной библиотеке, расположенной в глубине дома на первом этаже, и у меня появились кое-какие подозрения, о которых мне боязно даже обмолвиться. Я никогда прежде не видел текстов «Пнакотикских манускриптов» или «Илтдаунских глиняных таблиц», и я в жизни не сунулся бы сюда, когда бы знал, что в них содержится. Полагаю, теперь уже слишком поздно — ведь до ужасного шабаша осталось всего десять дней. Именно для той кошмарной ночи они и приберегают меня.

21 апреля

Снова рассматривал портреты. Часть из них снабжена табличками с именами, и один — с изображением женщины отталкивающей наружности, написанный лет двести назад, — озадачил меня. Под ним я прочитал имя «Тринтия Ван дер Хейл-Слейт», и у меня возникло четкое ощущение, что фамилия Слейт встречалась мне раньше в связи с какими-то важными обстоятельствами. Только тогда она звучала не столь зловеще, как сейчас. Надо будет хорошенько покопаться в памяти.

Глаза портретов не дают мне покоя. Возможно ли, чтобы на иных холстах они проступали до жути отчетливо из-под покрова пыли и плесени? Змеемордые и свинорылые колдуны и ведьмы пристально и злобно смотрят на меня из своих потемневших рам, и десятки других омерзительных харь выглядывают из-за них, постепенно проявляясь на мрачном портретном фоне. Все они отмечены жуткой печатью фамильного сходства — а человеческое существо в порочности своей всегда страшнее любого нечеловеческого. Хотелось бы, чтобы они не так сильно напоминали мне лица других людей, которых я знал в прошлом. Самым гнусным представителем этого проклятого рода был Корнелис Лейденский. Именно он разрушил запретный барьер, когда его отец нашел тот, другой ключ к тайне. Вне всяких сомнений, В*** знает лишь часть ужасной правды, а значит, я совершенно неподготовлен и беззащитен. Что за люди такие были в этом роду до старого Клаэса? То, что он совершил в 1591 году, невозможно было сотворить без темного знания, накопленного многими поколениями предков, или без некой связи с внешними силами. А что сталось с многочисленными потомками этого чудовищного рода? Может, они рассеялись по миру и ныне все нетерпеливо ждут общего страшного наследства? Я непременно должен вспомнить, где именно и в связи с какими обстоятельствами мне встречалась фамилия Слейт.

Хотелось бы знать с уверенностью, что портреты никогда не выйдут из своих рам. Вот уже несколько часов подряд перед моим взором проплывают и исчезают призрачные видения, по природе своей подобные черным лапам да сотканным из тени лицам и фигурам, являвшимся мне прежде, но в точности похожим на людей, изображенных на старинных холстах. Почему-то мне никак не удается увидеть одновременно портрет и его призрачного двойника — каждый раз либо один из них оказывается в густой тени, либо они находятся в разных комнатах.

Возможно, как я и надеялся, все эти призраки — просто плод моего воображения, но теперь меня одолевают сомнения на сей счет. Иные из них — женщины, причем красивые той же дьявольской красотой, что и особа, изображенная на холсте в запертой комнатушке. Другие же не походят ни на один из виденных мной портретов, но у меня такое ощущение, будто именно их запечатленные в красках черты скрываются под слоем плесени и копоти на полотнах, которые мне не удалось разглядеть толком. Складывается жуткое впечатление, что несколько из них уже готовы материализоваться в осязаемой или полуосязаемой форме, а иные невесть почему кажутся пугающе знакомыми.