Красный свет - Максим Кантор

– Вы говорите вещи, противоречащие нашей профессии, – сказал Чичерин.

– Теперь рассмотрим наш случай. Есть отпечатки пальцев на ремне – этим ремнем конкретный Панчиков С. С. душил Мухаммеда Курбаева, это детектив. Вы спрашиваете: не повредит ли правда – репутации оппозиции. Я решил стать следователем для того, чтобы не смешивать эти понятия никогда. Мне безразлична репутация оппозиции. Метрические свидетельства Гитлера не отменяют факта Холокоста в истории двадцатого века, будь он хоть трижды евреем; а политическая борьба в России – не отменяет убийства татарина еврейским бизнесменом.

– Вы настаиваете на такой формулировке, коллега?

– Это ваша формулировка; я говорю проще: Панчиков С. С. задушил Курбаева М. И.

Некоторое время коллеги гуляли молча по коридору следственного управления. Следователь Щербатов смотрел себе под ноги, а адвокат Чичерин изучал узоры на стенах, возникшие от потеков краски и облупившейся штукатурки. Затем адвокат сказал:

– Как бы то ни было, в финале вашего прекрасного рассуждения будет стоять конкретная работа. Улики, документы, свидетельства. Изготовить метрическое свидетельство Гитлера – полчаса работы. Про Гитлера ничего не известно, про Буша ничего не доказано, да и про Панчикова тоже не доказано. Белые – или красные, евреи – или нацисты, либералы – или охранители, это, коллега, вопрос позиционирования обвинительного акта. Отпечатки пальцев? Ерунда… Сотни способов есть, как отпечатки на ремень перенести. Не совершите ошибки.

– Постараюсь.

– Буду с вами откровенен, – сказал Чичерин, – у нас неофициальная беседа, я вас специально на прогулку пригласил. Гуляем по коридору… Не за столом… Без свидетелей. Вопрос, который хочу поднять, деликатный.

– Я вас слушаю.

– Вы говорили страстно, поверьте, я испытал к вам симпатию. Но всякая страсть чем-то инициирована – говорю вам это как человек, сидящий в судах всю жизнь. Вот я подумал: а что же стоит за вашей столь пылкой любовью к совести? Зависть к богатству? Нет, мелко, недостойно вас! Возможно, подумал я, вы ненавидите богачей, демократов, западников – потому, что они вам кажутся крепостниками. Наверняка считаете: используют народ в несчастной стране. Прав?

– Я так не говорил, – замялся Щербатов, и адвокат увидел, что он угадал.

– По глазам вижу, что прав! Скорее всего, вы говорите себе так: я не люблю неравенство! И в вашей превосходной речи этот мотив был очевиден. Совестливый вы человек, уважаю! Но вы не за совесть ратуете – давайте будем до конца откровенны: совесть – штука гибкая, у некоторых ее и вовсе нет! Вы ратуете за равенство и называете равенство – условием существования совести. Ведь так? – Адвокат сделал паузу, выжидая, возразит ли следователь, но тот промолчал. – Равенство – это хорошо, – согласился адвокат. – И возможно (заметьте, я говорю: возможно!) вам кажется, что атака на либеральную оппозицию выгодна делу справедливости в целом. Вы рассуждаете вот как: страна крепостная, бесправная, и свобода одного ущемляет свободу другого; так лучше пусть все будут одинаково несвободны – это честнее. Суждение резкое, но логически здравое. Обращу ваше внимание вот на что: либералам в нашей стране исторически противостоят охранные структуры. Это такой клан, такая каста в обществе – силовики. Они регулируют справедливость, а сами стоят над обществом, они самые свободные люди в стране – самые главные либералы! Понимаете? Прошу, не перебивайте. Вы ведь не можете отрицать, что у всякого детективного дела есть историческая подоплека? Вот известный детектив: пожар в Рейхстаге – но есть ведь и история за этим детективом! Даже сценарий сейчас возник: силовики против либеральных юристов. Вам, возможно (заметьте, я говорю: возможно!), кажется, что вы участвуете в борьбе. Как будто наверху идет реальная борьба. Так вот, поверьте: противоречий между силовиками и либералами нет. И сам президент нам только благодарен за все наши демонстрации. Есть у него какой-то расчет… Скрытый расчет… И думает президент точно так, как думаем мы, либералы, и даже деньги свои хранит в том же самом манхэттенском банке.

– Зачем вы мне это говорите?

– Говорю на всякий случай, чтобы иллюзий не возникло. Я не циник, но знаю жизнь. Бывают такие служаки, которые делают то, о чем их и не просят… Вам кажется, что вы демонстрации разгоните, Панчикова обвините в убийстве… отличитесь… либералов прогоните… поборетесь за равенство… Я угадал? Напрасно стараетесь. Равенства никогда не будет. Президент сам сторонник либерализации, он сам получает доход от приватизированной нефти. У вас, кстати, акции какие-нибудь есть?

– Нефтью не занимаюсь, – сказал серый человечек.

– Удобрения, алмазы, олово? Или только дом и жена? Это неофициальный разговор – я же взятку не предлагаю…

– Интересы у меня незначительные, – сказал серый человек. – Обычные домашние дела.

Чичерин попробовал вообразить дом серого человека – наверное, это бетонная двенадцатиэтажка, такая же серая, как и ее жилец. И жену серого человека постарался представить. Есть ведь женщина, которая его любит, бульон ему варит. Но облик женщины не получилось представить.

– Мой совет: не промахнитесь. Только кажется, что либералы в оппозиции.

– Я не политик.

– Либеральная доктрина сложнее, чем представляется.

– Я простой следователь, господин Чичерин, мне сложности недоступны.

– Вот и будьте осторожнее, Петр Яковлевич.

17

Роман Фалдин приехал к зданию Следственного комитета, где шел допрос Панчикова, и стоял там вместе с двумя активистами, которые всегда стоят подле этого здания.

– Не знаете, Панчикова уже внутрь завели?

– Это которого за татарина взяли? – спросил бойкий человек по фамилии Клименюк, активист организации «Россия сидящая». – Завели уже… Его Щербатов допрашивать будет.

– Палачи, – сказал подросток в тонкой поролоновой куртке, лицо его было синим от холода. Подросток достал пластмассовый рупор и стал кричать: – Па-ла-чи! Па-ла-чи! Свободу Панчикову! Свободу политическим заключенным!

– А много там политических? – спроссил Фалдин.

– Вчера Пищикова привозили. Свободу Пищикову!

– Не Пищикову, – поправил Роман, – а Панчикову.

– Так это совсем другой человек. Но тоже узник. Он акции «Газпрома» подделывал. Свободу Пищикову!

Роман Фалдин не стал спрашивать, почему они защищают Пищикова.

На противоположном от них тротуаре собиралась группа недобрых мужчин – и они тоже были с транспарантами. На транспарантах этой группы было написано «Воров за решетку».

– Враги наши пришли, – сказал юноша в поролоновой куртке, – их правительство посылает, чтобы наши митинги протеста блокировать.

От толпы врагов отделился человек, Роман узнал своего занакомого анчоуса с демонстрации на Поклонной горе, таксиста Костика по прозвищу Холокостин. Таксист тоже узнал Романа и помахал ему рукой.

– И ты здесь, кореш? – радостно закричал Холокостин. – Нас вот пригнали с либералами бороться! Рад тебя видеть, земеля!

Роман на всякий случай убрал маленький транспарант за спину. На транспаранте было написано «Свободу Панчикову!». Роман решил, что Холокостину эту надпись показывать не стоит.

– Ну что, и сюда пришел? Газеты сейчас как вороны, на любую мерзость слетаются. И тебя посылают… Эх, Ромка, тяжело тебе хлеб достается. Ну, повязали мужика. Ну, грохнул он татарина, и что тут писать? Не позорься, Ромка. Хочешь репортаж писать – вон, в Сирию езжай. Там репортаж накатаешь, тебе, может, тысячу долларов за него дадут.

– Это верно, – сказал Фалдин.

– На мазурика что смотреть? Идем лучше пива выпьем.

– Холодно вроде для пива.

– Чешское пиво. И сто грам для согрева. Я тебе так скажу, – Холокостин обнял его за плечи, – выпить надо. Познакомился с дамой, – слово странно прозучало в устах Холокостина, – Катей зовут, русская. А муж еврей, бросил женщину с дитем. На богатую променял и молодую. Евреи, они всегда ищут, где послаще. Согласен?

– Бывает, – сказал Фалдин.

– На митинге познакомились, вот как с тобой. Представь, она про еврея помнит, не хочет меня знать. Наши бабы отходчивые, все о своем Ройтмане помнит. Пошли выпьем.

Неожиданно для себя Роман согласился, и они пошли прочь от здания Следственного комитета; по пути Роман аккуратно опустил транспарант в снег.

Глава восьмая

Красное и коричневое

1

Середу брали полтора дня, подкрепление не подошло.

Когда немцев выбили, оказалось, что идти на Гжатск не с кем и удерживать Середу нечем – нет средств оборонять Середу. Им оставалось свернуть на Сычевку, до которой было семнадцать километров, – туда должны были выйти кавалеристы генерала Белова.

Мырясин наблюдал, как Дешков принимает решения; сам он совета не дал – но, объективно рассуждая, советовать здесь нечего, и так все ясно: оставаться – нельзя, в Гжатск – невозможно, Сычевка – давала шанс.