Происхождение партократии - Абдурахман Авторханов

Значит, партия – фикция, а действительная сила – партаппарат. К кому же тогда апеллировала объединенная оппозиция? Она апеллировала к фикции и ей же жаловалась на «диктатуру аппарата». «Делай другому то, чего не хочешь, чтобы делали тебе», – таков, говорят, закон шахматной игры. Лидеры оппозиции им пренебрегли, Сталин его использовал классически. Сталин методически, систематически готовился к физической ликвидации своих соперников. Первым человеком, который это заметил еще в 1925 г., был секретарь Ленинградского губкома, член ЦК Залуцкий, когда он говорил о готовящемся термидоре. Потом в 1926 году об опасности термидора в партии говорили все лидеры оппозиции. Более того, Зиновьев и Каменев были убеждены еще тогда, что Сталин способен организовать против них даже террористический акт.

Анализируя позднейшие события и вспоминая рассказы Зиновьева и Каменева, Троцкий писал, что то, что Сталин станет тираном, можно было предвидеть еще в годы борьбы оппозиции с ним. Вот соответствующее место из рассказа Троцкого:

«Возможно ли извлечь заключение в отношении 1924 г. на основании 1936-1938 годов, когда Сталин уже стал тираном? В 1924 г. он только боролся за власть. Был ли он тогда способен на такой переворот? Все данные из его биографии заставляют нас ответить на этот вопрос положительно…

Чернила и печатное слово кажутся ему слишком незначительной вещью в политической борьбе. Только покойники не настораживают его. После того, как Зиновьев и Каменев в 1925 г. порвали со Сталиным, оба заложили в надежном месте письма: "Если мы внезапно умрем, то знайте, что это дело рук Сталина". Они мне советовали то же самое. "Вы думаете, что Сталин озабочен, как отвечать на ваши аргументы. Ничуть не бывало. Он рассчитывает ликвидировать вас без наказания"» (L. Trotski, „Stalin", p. 417).

К этому Зиновьев добавил: «Он бы вас ликвидировал еще в 1924 г., если бы он не боялся возмездия – террористических актов со стороны части молодежи. Это причина того, что Сталин решил начать с уничтожения кадров оппозиции и отложил ваше убийство до того времени, пока он себя почувствует безнаказанным. Он ненавидит нас, особенно Каменева, так как мы слишком много знаем о нем, но он еще не готов убить нас» (там же, стр. 417).

Эти слова надо было бы признать пророческими, если бы они не были основаны на точном знании психологии Сталина как врожденного преступника. К тому же, убийство политических противников было легитимным правом большевистской революции, признанным не только Лениным и Сталиным, но и Троцким, Зиновьевым, Каменевым. Здесь важно только зафиксировать: в случае окончательного торжества сталинской диктатуры Троцкий, Зиновьев, Каменев знали, что они будут уничтожены физически, знали как раз в те годы, когда они боролись против Сталина чернильным потоком и словесной макулатурой. Чтобы предупредить это, а стало быть, предупредить сталинскую тиранию с ее миллионными издержками человеческих жизней, Троцкий, Зиновьев, Каменев не оказались способными на насильственный переворот путем физической ликвидации самого Сталина с полдюжиной его ближайших сопреступников. Какие бы социологические соображения о «системе» или философские рассуждения о неведомых законах революции ни приводили против меня, я все-таки утверждаю: без Сталина история СССР пошла бы по-другому.

Однако как троцкисты, так и зиновьевцы, а потом и бухаринцы органически не были способны стать на путь революционного, насильственного устранения диктатуры аппарата Сталина в силу своей идеологии. Они были рабами коммунизма, а Сталин был его господином. Они до смерти боялись, чтобы из попытки насильственного свержения сталинского режима не вспыхнула народная революция против коммунизма вообще. Слишком свежа была в памяти история Кронштадта. В их глазах Сталин был коммунист, хотя и ошибающийся, а они в глазах Сталина были врагами, которых он собирался, по их же признанию, убить при первой же возможности. Люди, которые, в слепом подражании историческим параллелям, сами себе изобрели жупел «термидор», скорее были способны на самоубийство (как это уже сделали из-за Сталина старые большевики – члены ЦК: троцкист Иоффе, бухаринец Томский, «национал-уклонист» Скрыпник, даже сталинец Орджоникидзе), чем на убийство Сталина. Кроме того, троцкисты и зиновьевцы считали себя людьми идеи и высокой революционной совести, а у Сталина в фокусе всех идей стояла власть, что же касается совести, то он имел о ней очень утилитарное представление: хороши враги с моральным тормозом – тем вернее можешь с ними расправиться. Хороша совесть у соперника, чтобы вернее ею воспользоваться бессовестному. Если уже говорить о революционной совести самого Сталина, то, перефразируя одного польского писателя, можно было бы сказать: совесть у Сталина всегда была чиста, так как он ею никогда не пользовался. Если политика и мораль у Макиавелли противопоказаны, если нравственные нормы Ленина подчинены его цели, то аморальность Сталина в политике была абсолютного класса. В этом одна из всепобеждающих тайн сталинского тактического мастерства в политической борьбе. Троцкий же имел о морали домакиавеллианское представление. Он писал:

«Только политика, состоящая на службе великой исторической задачи, может обеспечить себе морально безупречные методы действия» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 228).

Такими он, конечно, считал свою политику и свои методы. Но это уже предрешало победу Сталина. Правда, в глазах профанов, внешнее целомудрие Сталина и его подчеркнутая лояльность к соратникам могут быть сравнимы только с его революционным аскетизмом и демонстративным безразличием к своим личным интересам. Сталинская нарочитая недооценка самого себя, его подкупающая «скромность», его обезоруживающая «искренность» в борьбе «за партию, через партию, во имя партии», его безоглядная «решительность» пожертвовать самим собой, если этого потребуют интересы дела, – все это производит в те годы исключительное впечатление. В этой роли он – резкий антипод Троцкому и Зиновьеву, которые так кричаще, так грубо лезут в «исторические личности» на первом плане. Чего стоит только одно выступление Сталина в 1926 году в Тифлисе, когда впервые начали создавать ему «культ». Сталин сказал:

«Должен вам сказать, товарищи, по совести, что я не заслужил доброй половины тех похвал, которые здесь раздавались по моему адресу. Оказывается, я и герой Октября, и руководитель компартии Советского Союза, и руководитель Коминтерна, чудо-богатырь и все, что угодно. Все это пустяки, товарищи, и абсолютно ненужное преувеличение. В таком тоне говорят обычно над гробом усопшего революционера. Но я еще не собираюсь умереть» (Сталин, т. 8, стр. 173).

Сталин добавил, что он был «учеником революции» у присутствующих здесь на собрании его старых рабочих-учителей, был «подмастерьем революции» у рабочих-мастеров в Баку, а «там, в России, под руководством Ленина, я стал одним из мастеров революции» (там же, стр. 173-175). Такая манера говорить и такая «скромность» были чужды не только высокопарному Троцкому, но и заносчивому Зиновьеву, а Сталин не только демонстративно отводил всякие почести и чинопочитания по своему адресу, но еще бросил лозунг: «Скромность украшает большевика». Во что эта «скромность» потом вылилась, конечно, известно, но в то время борьбы за власть против «газетных вождей» (так Сталин называл Зиновьева и Троцкого) «скромность» Сталина импонировала даже его врагам.

Вернемся к истории образования «Объединенного блока» оппозиции Троцкого и Зиновьева.

Послушаем сначала характеристику, которую дает Троцкий своим коллегам по «блоку», а также историю возникновения самого «блока». Троцкий пишет: «В первый период борьбы мне была противопоставлена "тройка". Но сама она была далека от единства. Как Зиновьев, так и Каменев в теоретическом отношении были, пожалуй, выше Сталина. Но им обоим не хватало той мелочи, которая называется характером. Более интернациональный, чем у Сталина, кругозор, приобретенный ими в эмиграции под руководством Ленина, не усиливал, а, наоборот, ослаблял их… Попытка Зиновьева и Каменева хоть частично отстоять интернациональные взгляды превращала их в глазах бюрократии в "троцкистов" второго сорта. Тем неистовее пытались они вести кампанию против меня, чтобы упрочить на этом пути доверие аппарата к себе. Но и эти усилия были напрасны. Аппарат все более явно открывал в Сталине наиболее крепкую кость от своих костей. Зиновьев и Каменев оказались вскоре враждебно противопоставлены Сталину, а когда они попытались из тройки перенести спор в ЦК, то обнаружилось, что у Сталина несокрушимое большинство. Каменев считался официальным руководителем Москвы. Но после того разгрома, какой, при участии Каменева, был учинен над Московской партийной организацией в 1923 г., когда она большинством выступила на поддержку оппозиции, рядовая масса московских коммунистов угрюмо молчала. При первых попытках сопротивления Сталину Каменев повис в воздухе. Иначе сложилось дело в Ленинграде. От оппозиции 1923 г. ленинградские коммунисты были ограждены тяжелой крышкой зиновьевского аппарата. Но теперь очередь дошла и до них. Ленинградских рабочих взволновал курс на кулака и социализм в одной стране. Классовый протест рабочих совпал с сановной фрондой Зиновьева. Так возникла новая оппозиция, в состав которой на первых порах входила и Н. К. Крупская. К великому удивлению для всех и прежде всего для самих себя, Зиновьев и Каменев оказались вынуждены повторять по частям критику оппозиции (Троцкого) и вскоре были зачислены в лагерь "троцкистов". Немудрено, если в нашей среде сближение с Зиновьевым и Каменевым казалось, по меньшей мере, парадоксом. Среди оппозиционеров было немало таких, которые противились этому блоку. Были даже такие, которые считали возможным вступить в блок со Сталиным против Зиновьева и Каменева. Один из близких моих друзей, Мрачковский, старый революционер и один из лучших военачальников гражданской войны, высказался против блока с кем бы то ни было, и дал классическое обоснование своей позиции: "Сталин обманет, а Зиновьев убежит". Но в конце концов такого рода вопросы решаются не психологическими, а политическими оценками. Зиновьев и Каменев открыто признали, что "троцкисты" были правы против них с 1923 г. Они приняли основы нашей платформы. Нельзя было при таких условиях не заключить с ними блока… При первом же свидании со мною Каменев заявил: "Стоит вам с Зиновьевым появиться на одной трибуне, и партия найдет свой настоящий ЦК…" Каменев явно недооценил ту работу по разложению партии, которую "тройка" произвела в течение трех лет» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 263-265).