Тухачевский - Борис Соколов

На Военном совете Ворошилов притворно каялся: «Я, как народный комиссар… откровенно должен сказать, что не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых из них (Горбачева, Фельдмана и др.) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что эти люди, безукоризненно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления. Моя вина в этом огромна». И тут же предупредил членов Военного совета, которые наверняка почувствовали в этих словах нешуточную угрозу: «Но я не могу отметить ни одного случая предупредительного сигнала и с вашей стороны, товарищи… Повторяю, что никто и ни разу не сигнализировал мне или ЦК партии о том, что в РККА существуют контрреволюционные конспираторы…»

Сталин же утверждал, что «военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами», возглавлялся Троцким, Рыковым, Бухариным, Рудзутаком, Караханом и Ягодой, а в военном отношении руководителями были Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Гамарник. Иосиф Виссарионович убеждал высокое собрание, что все перечисленные враги народа, кроме Рыкова, Бухарина и Гамарника, были немецкими шпионами, а некоторые вдобавок — и японскими. Интересно, каким воображением надо было обладать, чтобы поверить, что евреи Троцкий, Ягода и Якир работают на Гитлера? Сталин между тем остановился на преступлениях Тухачевского: «Он оперативный план наш, оперативный план — наше святое-святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион…» Также и остальные обвиняемые были причислены к германским агентам на том только основании, что встречались с офицерами рейхсвера. А что эти встречи происходили с разрешения Ворошилова и его, Сталина, вождь, разумеется, говорить не стал.

Тут стоит отметить, что у версии «военно-фашистского заговора» есть одна существенная логическая несуразица, на которую редко обращают внимание. Зачем советскому маршалу и его соратникам, командармам и комкорам, для того чтобы свергнуть Сталина и установить военную диктатуру, требовались предварительное одобрение и помощь иностранных держав, той же Германии или Японии? Что, у них своих солдат бы не хватило для переворота? Или без санкции Гитлера им было боязно свергать Сталина? Зато «немецкий след» прекрасно соответствовал логике открытых политических процессов 1936–1938 годов, когда подсудимых заставляли признаваться в том, что они являются агентами иностранных разведок и планировали свержение социалистического строя (не Сталина, а именно социалистического строя — Иосиф Виссарионович требовал, чтобы не было ничего личного) по заданию своих зарубежных хозяев. А заодно, очевидно, не надеясь на собственные силы и на успех переворота, готовили поражение Красной армии в будущей войне с Германией. Сталин, выступая на заседании Высшего военного совета, посвященного разоблачению «заговора Тухачевского», раз за разом повторял: «Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского Рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках Рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор… Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны все было готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел Рейхсвер — и они это дело готовили».

В день начала работы Военного совета, 1 июня, Тухачевского принудили дать показания, как он вместе с Якиром, Уборевичем и другими готовил поражение Красной армии в войне с Германией. Там были совершенно фантастические подробности. Например, маршал писал: «Я считал, что если подготовить подрыв ж. д. мостов на Березине и Днепре, в тылу Белорусского фронта, в тот момент, когда немцы начнут обходить фланг Белорусского фронта, то задача поражения будет выполнена еще более решительно. Уборевич и Аппога получили задание иметь на время войны в своих железнодорожных частях диверсионные группы подрывников». Легко заметить, что как акт вредительства и звено в подготовке поражения представлена совершенно рутинная вещь: наличие в войсках Белорусского округа групп подрывников, предназначенных для уничтожения железнодорожных мостов: своих — при отступлении, противника — при наступлении.

Далее Тухачевский продолжал: «Рассмотрение плана действий Белорусского фронта, построенного на задаче разгромить польско-германские силы на варшавском направлении, говорит о том, что план этот не обеспечен необходимыми силами и средствами. Вследствие этого поражение не исключено даже без наличия какого бы то ни было вредительства… Из области реально осуществленной вредительской работы, непосредственно отражающейся на оперативном плане, необходимо отметить, в первую очередь, ту задержку, которую организационный отдел Генерального штаба РККА… осуществил в вопросе увеличения числа стрелковых дивизий, задержку, которая создает основную оперативную опасность для наших армий на Белорусском и Украинском фронтах. Такая же опасная задержка проведена в вопросе широкого развертывания артиллерийского и танкового резерва главного командования».

Здесь Михаил Николаевич, всей жизни которого осталось одиннадцать дней, как вредительство представляет задержку в выполнении именно тех планов, за осуществление которых он всегда ратовал, настаивая и на увеличении числа дивизий, и на создании танковых и артиллерийских резервов. Вместе с тем в показаниях Тухачевского по-прежнему присутствует тезис о германо-польском союзе в будущей войне против СССР. Не исключено, что таким приемом полководец, в последние месяцы пришедший к выводу о недостаточной готовности Красной армии к столкновению с вермахтом, пытался сознательно преувеличить силы вероятного противника, чтобы побудить руководство страны увеличить боеспособность вооруженных сил и продолжить осуществление тех планов, что прежде были связаны с его, Тухачевского, именем. Потому и объявил вредительским противодействие им.

Своими показаниями маршал хотел предупредить Сталина и Ворошилова о возможном сценарии советско-германской войны. До последних минут жизни Красная армия оставалась для Тухачевского любимым детищем, а Россия — родиной. Судьба армии и страны была ему небезразлична и во внутренней тюрьме НКВД (на Лубянке), где Михаил Николаевич содержался анонимно, под № 94 («Хочу позабыть свое имя и званье, на номер, на литер, на кличку сменить», — писал Владимир Луговской в 1927-м; через десять лет поэтическая метафора стала для Тухачевского и других трагической реальностью). В «Плане поражения» подчеркивалось: «Немцы, безусловно, без труда могут захватить Эстонию, Латвию и Литву и из занятого плацдарма начать свои наступательные действия против Ленинграда, а также Ленинградской и Калининской (западной ее части) областей.