Дикое сердце - Симона Вилар

— Жена Ролло и должна быть в его руках блудницей, если хоть что-то желает значить для него. А вы, Гизелла… У вас вместо крови в жилах — вода. Вы скоро наскучите Ролло, и он будет пренебрегать вами. И однажды вы проклянете день, когда вложили свою руку в его.

Принцесса встала. Она больше не плакала, даже была сурова.

— Я шла к вам как к родственнице за советом и поддержкой. Но я ошиблась. Вы злая.

— А отчего бы мне не быть злой? Вы своей глупой кротостью лишаете меня всего. Семьи, мужа, сына. Нелепо, но даже плащ, что на вас, принадлежит мне, и именно в нем я была, когда мы зачали с Ролло нашего сына.

На лице Гизеллы появилось брезгливое выражение. Она, нервничая, расстегнула заколку, скинула плащ.

— Вот. Мне не нужны ваши обноски. Я скажу Ролло, что мне противно носить то, что ранее принадлежало другой.

— О, это будет смелый шаг! Не знаю только, обратит ли Ролло внимание на ваши слова, заметит ли он вас вообще… после меня.

И она горделиво вскинула голову. С Гизеллой они были почти одного роста, но тем не менее принцесса казалась маленькой и незаметной рядом со стоящей перед ней красавицей.

— Вы злая.. — вновь повторила она.

— Да. Но я буду молиться о вас, чтобы ваше жалкое существование не стало для вас кромешной мукой. А теперь убирайтесь, ваше высочество, вон!

Гизелла вздрогнула. С ней еще никто так не разговаривал. И она ощутила нечто похожее на гнев.

— Я знаю, почему вы злитесь. Потому что Роллон отверг вас ради меня. Да, вы хороши собой. Но не нужны ему. Ему нужна лишь я и моя королевская кровь. А вы… вы забытая принцесса. И вы никому не нужны!

Когда она вышла, Эмма бросилась на кровать. От горя чувствовала себя совеем разбитой? Да, эта дочь короля права и она никому не нужна. Что же ей теперь делать? Ее венценосный дядюшка Каролинг даже не пожелал с ней встретиться, ее охраняют, как пленницу. Опять плен… И тем не менее у нее оставалась надежда. Ибо разве Ролло не вспомнит о ней, когда увидит эту… Но что тогда?

Херлауг пообещал, что он немедленно пошлет гонцов в Руан и сообщит Ролло, где Эмма и что она его ждет. Но разве обратит на это внимание Ролло, когда он счел ее изменницей, когда он сам сказал, что не желает о ней слышать.

Упрямый язычник! О, если бы им удалось встретиться до того, как он предстанет с Гизеллой перед алтарем! Она бы все ему объяснила. Но как? Одно время Эмма надеялась, что встретит в Суассоне Ги и упросит помочь ей бежать. Однако потом она узнала, что Ги с другими священниками отбыл с посольством в Рим.

«Ему намекнули, что он может погубить свою карьеру, если свяжется с вами», — сказал ей в обители Святой Магдалины епископ Гвальтельм. Монашек Ги теперь едет замаливать грехи перед могилой Святого Петра в Риме. Но ей не в чем упрекнуть своего друга. Она всегда отталкивала его, и рано или поздно он должен был бы отступиться от нее.

Тем не менее и Ги тоже виновен в том, что с ней случилось, как и Роберт, увезший ее от Ролло. Как и Херлауг, заставивший ее ехать к Каролингу. Но больше всех виновна она сама. Ее слабость и уступчивость. Ее уверенность в себе. Ведь в итоге она оказалась лишь слабой женщиной, шедшей на поводу у других. А единственный человек, перед которым она не склонялась, был Ролло, но именно с ним ее строптивость привела к краху всего, что было по-настоящему значимым для Эммы. Ибо разве не это непрекращающееся противостояние разуверило Ролло в ее любви и, разуверившись, он решил расстаться с ней? Если бы это было не так, разве что-то значили бы для Ролло все выставленные Карлом условия? Он бы потребовал возвратить себе свою избранницу, и ему бы не смели ответить отказом. Но он не захотел. Значит, Гизелла права и она не нужна никому…

Через неделю в Суассоне звонили все колокола. Двор замер притихший, ибо все отправились за город провожать отбывающую в Руан Гизеллу. Эмма одна стояла в саду у стены аббатства Святого Медора, бледная и притихшая, вслушиваясь в перезвон колоколов. Вокруг застыли вековечные дубы, меж деревьев сквозь снег проглядывали рыжие пятна опавшей, листвы. На дальней галерее аббатства медленно двигалась процессия монахов в темных капюшонах. У стены из пасти каменного льва тонкой струйкой сбегала вода. Пусто, холодно, промозгло. Даже солнце над головой светило тускло, словно нерадостно.

Эмма глубоко, протяжно вздохнула. Через две недели наступит Рождество, и Ролло станет христианином. Он спасет свою душу и вступит в брак с дочерью короля франков. А для нее это будет означать конец. Эмме казалось, что душа ее опустела, а сердце — оледенело, что даже устало чувствовать боль. Она так много слез пролила последние дни, что в ней словно иссякла всякая сила переживать.

Ролло отказался от нее. Как дальше жить? Она никому не нужна, а от короля дважды приходили духовные аббаты, вели с ней речи, намекая о пострижении в монастырь. Что ей еще оставалось? Какая слабая надежда, что все еще можно исправить, заставляла ее есть, ходить, дышать? У нее еще были две недели срока. Может, Херлауг успеет переговорить с Ролло, но захочет ли гордый Ролло выслушать его? И поверит ли? А может, сразу разочаруется в Гизелле и пошлет за ней?

Однако Эмма отчетливо понимала, что ее Рольв — прежде всего правитель, блюдущий интересы своей земли, и он ни за что не откажется от выторгованных им преимуществ, от законного титула, дающего ему права на огромную территорию. И если даже он и примет ее назад, то только в качестве наложницы. А она — Господи помилуй! откуда в ней эта гордость?! — никогда не согласится быть второй после жалкой Гизеллы.

Она помнит, через какое унижение прошла, борясь за Ролло со Снэфрид. Но та хоть была соперницей, а Гизелла… Всегда быть в ее тени, кланяться ей в пояс, открыто стать матерью бастарда Гийома… О, она еще помнит, как презрительно относилась к прежним любовницам Ролло, и ни за что не согласится занять их место. Даже ее любовь к Ру не заставит ее принять это. Даже ее тяга к сыну не заставит ее открыто признать Гийома незаконнорожденным ублюдком.

А Ролло… даже их сына предал он, согласившись на этот союз. И она ненавидит его за гордыню, честолюбие и упрямство. И эта ненависть не позволит ей оставаться второй для него, видеть торжество в глазах недругов, слышать язвительные смешки за спиной. Нет, она лучше совсем разобьет свое сердце, чем будет продолжать жить его половинкой.

— Господи, сотвори чудо! — молила она, заломив руки и устремив к холодному небу взгляд. — Сотвори чудо, верни мне мое счастье. Дай нам встретиться до того, как…

Она не решалась произнести до конца фразу. Грудь распирало от боли. Город ликовал, провожая ту, что отныне станет залогом мира между норманнами и франками. А о той, что не смогла справиться с ролью жены, не могла оправдать возложенных на нее надежд, все забыли. На что она еще надеется? Почему не смирится? Ведь человека, опирающегося на соломинку, когда земля уходит у него из-под ног, не назовешь разумным.