Великий лес - Борис Саченко

— Где ж это ты был, почему раньше жито не принес?

— А что? — насторожился Евхим.

— Поп из Ельников приезжал, детей крестил. Говорит: некрещеных немцы стреляют.

— Ну и что? — как ангел, смотрел на жену Евхим.

— Как — что? Тебе детей не жалко?

— Без меня, что ли, не могла покрестить?

— Я покрестила.

— Вот и слава богу. При чем тут я?

— А при том, что заплатить попу надо было. По полпуда за каждого, — сказала жена.

— Так он же, ты говоришь, покрестил…

— Покрестить покрестил, да не записал.

— Это неважно. Главное — покрестил.

— Так не записал же! Немцы приедут — проверять станут, — чуть не плакала Сонька.

Но Евхим был на удивление спокоен.

— Покрестила — и ладно. А что не записаны… Так люди видели, что ты крестила. В случае чего — подтвердят…

— А если не подтвердят? — стояла на своем Сонька.

— Не подтвердят так не подтвердят. Лишь бы крещеные были. Бог-то, поди, сам видел, что крестили их.

— Бог богом, а люди людьми…

У Евхима не было настроения ссориться. Возможно, потому, что не собирался больше жить с Сонькой, с детьми.

— Хоть бы раз тебе чем-нибудь угодить, — сказал он, не глядя на Соньку, а куда-то поверх нее, в угол. — Что ни сделай, все равно найдешь к чему прицепиться.

— Это я к тебе цепляюсь? — не сдавалась, продолжала наступать Сонька.

— А что, нет?

— Ты все время недоволен. И то не так, и это… И с детьми… Почему я одна обо всем должна думать, а ты чуть что — и за дверь, дома сутками не бываешь?

— Тихо ты! — не сдержался, топнул ногой Евхим. — Ты кого хочешь до бешенства доведешь своим криком, своими попреками…

Но Сонька не унималась. Как будто рада была, что муж наконец дома, что есть кому излить все обиды, накопившиеся в душе за время его отсутствия, когда ей даже не с кем было поругаться.

Чтобы не слышать брани, повалился Евхим Бабай на постель, закрыл уши подушкой и так, не раздеваясь, не пообедав и не поужинав, уснул.

XIII

Если б кто-нибудь спросил у Ивана Дорошки, сколько дней он уже в дороге, — точно бы не ответил. Да и не вел он счета дням, не этим, совсем не этим были заняты его мысли. «Дойти до Москвы! Во что бы то ни стало дойти до Москвы!» — вот что беспокоило, вот что не давало думать ни о чем другом. А дойти до Москвы, как вскоре убедился Иван, было нелегко. Всюду, куда ни ткнись, — немцы, напороться на них можно в любую минуту и там, где никак не ждешь: в лесу и в поле, на лугу и у реки, не говоря уже о населенных пунктах. А ведь и поесть нужно, и дорогу расспросить и потому, хочешь не хочешь, доводилось Ивану время от времени сворачивать с глухих лесных троп, выходить к людям. А люди-то разные. Одни ненавидят оккупантов, всегда готовы помочь, отдать последнее; но есть, как выяснилось, и такие, что не очень-то любят советскую власть, больше заботятся о том, как бы урвать что-нибудь для себя. И Иван Дорошка, чтобы уберечься, не попасть в руки к врагам, не раз вынужден был спасаться бегством, залезать на деревья, переходить реки по студеной, ледяной воде. Но, несмотря ни на что, он шел и шел на восток, хотя и не так быстро, как ему хотелось. Чтобы своим видом не бросаться в глаза, нес в руках уздечку и кнут и, встретив кого-нибудь, спрашивал насчет буланого коня — убежал, дескать, конь, может, видали где? Если попадался человек, внушавший доверие, задавал ему и еще несколько вопросов, незаметно заводил разговор о немцах, расспрашивал, нет ли их в ближайшей деревне, а иной раз, если обнаруживалось полное совпадение взглядов, шел к человеку в дом, перекусывал, запасался харчами на дорогу.

Не раз попадал Иван и на глаза врагам. Первый случай был на какой-то заброшенной лесной дороге. Иван и не думал, что по ней могут ехать немцы. А они неожиданно возьми да и догони его — человек тридцать, все на велосипедах. Думал Иван, не хватит у него выдержки, выдаст себя. От страха первое время даже говорить не мог, только глазами хлопал. Они же, остановившись, расспрашивали его про какую-то Федосовку. Он не понимал, о чем его спрашивают, не знал, где она, та самая Федосовка, однако на всякий случай показал рукой прямо вперед: «Там, там Федосовка». И едва только отъехали, скрылись за поворотом немцы — метнулся в кусты. Там, отдышавшись, бранил себя, что мог и задание райкома провалить, и себя под пулю подвести. После он встречался с немцами еще несколько раз — то они его внезапно догоняли, то сам шел прямо к ним в руки, потому что свернуть, избежать встречи было невозможно, и ничего не оставалось, как сделать вид, что он их не боится, нечего, мол, ему бояться, нет за ним никакой вины. Немцы, видимо, заняты были своим, они не обращали особого внимания на человека с кнутом и уздечкой в руке. А если и задерживали, бывало, то принимали за местного, расспрашивали чаще всего о ближних городах и деревнях, как туда проехать. Иван в таких случаях либо кивал в знак согласия — да-да, правильно едете, либо делал вид, будто не понимает, о чем его спрашивают. А стоило немцам отъехать — прятался, исчезал или сворачивал на вовсе уж не проезжие дороги и стежки, зная, что рисковать собою и заданием райкома нельзя, а потому надо держаться подальше от врага. «Мне же еще через линию фронта переходить, — думал, внушал себе Иван. — А рисковать здесь, где можно как-нибудь и по-иному, не годится. Да и просто не стоит».

Углубившись однажды в лес после такой вот неожиданной встречи с немцами, Иван набрел на куст калины, который прямо горел, был сплошь усыпан спелыми, как кровь, ягодами. Долго стоял, любовался, глаз не мог отвести — надо же было так уродить! Пришел на память дом, Великий Лес, то, как ходил, бывало, по орехи, по грибы и в самых неожиданных местах натыкался на кусты спелой калины…

«Что там теперь, как жена, дети, Василь Кулага, отец, Костик?..»

Хотя и понимал Иван, что задание ему поручено очень важное, что не каждому такое можно доверить, но где-то в глубине души словно и обиду затаил на Романа Платоновича Боговика. «Как будто на мне свет клином сошелся, не мог кого-нибудь другого подыскать, послать в Москву… Да еще в такое время… И там, в Великом Лесе, многое осталось недоделанным, да и жена же, Катя… Надо было хотя бы сказать ей, куда иду. А то ведь думать будет, переживать. И с этой школой… Как она поступит, какой выход найдет?.. Будь я поближе, зашел бы, что-нибудь посоветовал. А если что — в другое место перевез бы, чтоб никто не приставал, не вязался к ней. А так… Не придешь, не поговоришь, не утешишь. Одна она, Катя. Да и я один… Тоже не с кем ни поговорить, ни посоветоваться. Сколько суток иду — и все один и один… И сколько еще идти?.. Фронт все отдаляется и отдаляется, немцы наступают, а наши отходят.

И до каких же это пор, когда, наконец, наступит перелом в войне?..»

Нет, он, Иван, и теперь нисколечко не сомневался, что не кто-нибудь, а мы, советские люди, победим в этой войне, разобьем фашистов, вынудим бежать с нашей земли, хотя и нелегко это дастся. Вон сколько у них танков, орудий, самолетов… И какие!..

«Оружие, надо полагать, и у нас не хуже. А нет — сделаем! И выстоим, разобьем немцев. Не может быть, чтобы не разбили. Да и бьем, бьем, не отдаем без боя врагу ни пяди земли. Вон их сколько, танков, машин, пушек — покореженных, подбитых, обгорелых… Наших танков, машин, пушек среди этого лома меньше, чем вражеских. Значит, наши бьют более метко. Да и техника у нас, видно, получше».

Выйдя как-то под вечер из лесу, увидел Иван Дорошка возле стога сена человек семь-восемь красноармейцев. Они как раз отдыхали — кто сидел, кто лежал.

«Неужели своих догнал?» — подумал Иван и зашагал напрямик к стогу.

Красноармейцы приняли Ивана за местного жителя, сразу же начали расспрашивать, не знает ли он, где немцы, в каком направлении наступают. Иван не стал вводить их в заблуждение, признался, что он не местный.

— А кто же вы? — поднялся на ноги рослый командир с перевязанной левой рукой.

— Я? — Иван не знал, что и ответить. — Я на восток иду.

— Откуда идете? — спросил командир.

— Издалека, — неопределенно ответил Иван.

— А все-таки? — настаивал командир.

— Все-таки… Разве это так важно?

— Важно. Очень важно.

Иван поколебался — признаваться или нет?

— Из-за Днепра я.

— Значит, я не ошибся. Вы — Дорошка.

Иван остолбенел — откуда этот военный его знает? Но длилась его растерянность секунды.

— Заспицкий… Алексей?

— Иван…

Они бросились навстречу друг другу, обнялись.

— Как ты здесь очутился? — спрашивал Заспицкий у Ивана Дорошки.

— Надо, вот и очутился.

— А я сперва не поверил, что это ты… С братом твоим, Пилипом, не так давно расстались, а тут и ты…

— Как расстались? — даже отпрянул Иван.

Алексей Заспицкий смущенно потупился: надо же было проговориться, с первых слов все выдать…