Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

Роль в ней Самуила выглядела странной и ужасающей. Эта фигура на глазах приобретала размеры грандиозные, словно это был сам Сатана. Он рисовался гением зла, находящим для себя наслаждение в том, чтобы разрушать людское благоденствие, и своим дьявольским хохотом заставляющим умолкнуть песнопения и лобзания ангелов.

Вместе с тем, если судить по ее отзывам о нем, этот демон казался в общем-то куда более зловещим, чем в самих своих деяниях, описываемых томимой ненавистью рассказчицей. Ведь Гретхен воздержалась от упоминания о насилиях, учиненных Самуилом, о ребенке, о причине самоубийства Христианы.

Когда же ее уста произносили имя Христианы, на глаза пастушки наворачивались слезы. Чувствовалось, что ее привязанность пережила погибшую страдалицу: сердца этих двоих остались неразлучны, тонкая нежная связь двух душ и поныне была все так же крепка, сколь ни глубока была пропасть, навек разделившая подруг.

– Нет, – вскричала она, – Христиана не умерла! Она живет во мне и не только во мне. И то живое, что от нее осталось, отомстит за гибель всего, что было убито. Пусть спит с миром, мы остались здесь за нее, и злодею не ускользнуть от нас!

При этих словах в ее внезапно потемневших глазах сверкнула молния.

– Прощайте, – сказала она. – Или до завтра, если вы еще будете в Ландеке. На сегодня хватит. Я как вспомню об этом Самуиле, моя ненависть молодит меня на семнадцать лет, я теперь целый день не смогу говорить ни о чем другом. До завтра.

И она, поднявшись, направилась к прибрежным скалам; ее козы последовали за ней.

На следующий день она встретила цыгана с улыбкой, смягчившись и заметно повеселев.

Она первая подошла к нему и сказала:

– Вчера я слишком поспешно вас покинула. А все потому, что есть такое, о чем я не в состоянии рассуждать спокойно. Не стоит больше об этом толковать, давайте забудем о замке, о том, что здесь случилось. Поговорим лучше о вас, о вашем прошлом, о ваших родных краях, где вы кочевали, о вольной бродячей жизни, которую и я тоже вела, когда была совсем маленькой. О! В голове у меня много диковинных воспоминаний о каких-то прекрасных городах, полных солнца, о лесах, похожих на храмы, где стволы деревьев подобны органам, о горах – истинных алтарях всеблагого Господа. А из тех городов, что вы повидали, какой вы любите больше всех?

– Венецию, – отвечал он.

– А почему?

– Потому что этот город не похож на все прочие. Это одинокий остров среди безбрежных вод. И стоит он в открытом море.

– Город, где на улицах вода, не так ли? – спросила Гретхен, по-видимому силясь прояснить смутный образ, возникший в ее памяти.

– Да, – отвечал цыган. – Город, построенный рыбами.

– О, я припоминаю, – прошептала она. – И огромные площади! Громадные здания! Моя матушка тоже любила Венецию.

– Ваша мать жила там? А как ее звали?

– Она носила свою девичью фамилию – Гамба.

– Гамба! – закричал цыган. – Но это и мое имя тоже.

– Вас зовут Гамба?

– Точно так. Но постойте. Ваша мать никогда не говорила вам, что у нее есть брат?

– Говорила, и притом весьма часто. Но она повздорила со своим отцом из-за того, что полюбила против его воли. Вот она и бежала и с тех пор не подавала о себе вестей ни отцу, ни брату. А потом человек, которого она любила, умер, оставив ей дочь, то есть меня. Она бродила по городам и селениям со мной на руках, зарабатывая на жизнь жалкие гроши, пока один святой человек, пастор из Ландека, не взял ее к себе. Он ее наставил в вере, и благодаря ему она до самой своей смерти имела кусок хлеба. С тех пор она больше не покидала этих мест.

– Так вот почему мы тщетно разыскивали ее повсюду…

– Как так?

Гамба, который и сам не менее Гретхен был поражен и восхищен встречей, ниспосланной Провидением, вне себя от волнения возвестил:

– Гретхен, брат вашей матери – мой отец.

– Возможно ли это? – воскликнула Гретхен.

– Это несомненно. Вы сами сейчас увидите. Мой отец всем сердцем любил сестру, и ее бегство причинило ему большое горе. Пока его отец был жив, он не осмеливался и заикнуться об этом. Но едва лишь старик упокоился в могиле, как мой отец принялся колесить по миру в надежде отыскать сестру. Право же, мне сдается, что мы всю Европу тогда объехали, вот только в эту дыру, в Ландек, не заглянули. Умирая, он завещал мне продолжать поиски. Выходит, тетушку я застать не успел, но, по крайней мере, нашел ее дочь. Вашу руку, Гретхен! Вы моя двоюродная сестра.

– Это вправду так? – пробормотала Гретхен недоверчиво.

– Завтра я вам покажу мой паспорт, он вам докажет, что меня зовут Гамба. Впрочем, какой мне интерес вас обманывать?

– Да, верно, – согласилась пастушка.

И она протянула ему руку, которую он братски пожал.

– Что ж! – продолжала она, – раз вы мой двоюродный брат, то и ваша сестра мне приходится кузиной. Я смогу увидеться с ней?

– Это невозможно, – смущенно пролепетал Гамба. – Моя сестрица особа с большими причудами и очень горда. Видите, каков я? А она даже меня частенько знать не желает! Успехи на театральной сцене сделали ее надменной, и только потому, что она мне сестра, я прощаю ей то, как она со мной обходится. Она остановилась в новой гостинице, чей хозяин недавно обосновался в Ландеке, и все то время, когда не блуждает по замку, изучая гримасы этих парней, вырезанных из камня или дерева на стенах и шкафах, она сидит запершись в своей комнате и уткнувшись в новую партитуру, которую ей прислал ее директор. Вы, небось, спросите сейчас: что, мол, такое директор, партитура? Было бы слишком долго вам это объяснять. Оставим-ка в покое мою сестру и поговорим о вас. Мне сдается, что я так много должен вам сказать…

В это мгновение Гретхен вдруг резко вскинула голову. Ей послышались чьи-то шаги на тропке, выдолбленной среди скал.

Она сделала несколько шагов в ту сторону и увидела даму под вуалью, которая направлялась в сторону замка.

Вуаль полностью скрывала лицо женщины, а ее фигуру с головы до пят окутывала широкая и плотная шаль.

– Это ваша сестра, – сказала Гретхен Гамбе, не спрашивая, а словно бы утверждая по наитию некоего безошибочного инстинкта.

– Да, – кивнул Гамба.

Олимпия приближалась, строгая, безмолвная, не замечая ни Гамбы, ни Гретхен, скрытых в углублении скалы.

Внезапно она оказалась с ними лицом к лицу.

При виде Гретхен она, похоже, испытала что-то вроде потрясения.

Что касается Гретхен, то она была взволнована до глубины души. Не рассуждая, не противясь, она поддалась властной потребности непременно остановить эту женщину под вуалью, заговорить с нею. И она бросилась вперед, закричала:

– Сударыня!

Однако встревоженный Гамба успел поймать ее за руку.

– Это оскорбит мою сестру! – шепнул он.

И он удержал пастушку на месте.

Олимпия продолжала свой путь и спустилась вниз до самого конца горной тропки, ни разу не обернувшись.

Гретхен понемногу приходила в себя.

– Простите, Гамба, – сказала она, – но это было сильнее меня! Сама не пойму, что со мной сталось, когда я увидела вашу сестру, но если бы вы меня не остановили, я бы подбежала к ней и, думается, сорвала бы с нее вуаль. Мне было необходимо увидеть ее лицо.

– К счастью, я был здесь, – отвечал Гамба. – А то бы она, с ее высокомерием, ужасно на вас рассердилась.

– И впрямь, что это со мной творится? – пробормотала Гретхен. – Что-то во мне так всколыхнулось… В замок теперь забредает так мало народу! Господин Лотарио появляется, да и то редко и все реже, а больше никто не приезжает. Господин фон Эбербах – он и вообще никогда. И потом, эта женщина в трауре, под черным покрывалом, ни слова не говорящая, будто не человек, а статуя прошла мимо!.. Мне почудилось, будто я вижу страждущий дух моей милой Христианы, что явился навестить этот замок, приют своей любви, всех радостей и всех бед.

XXIV

Нежданное наследство

На следующий день Гамба явился на их свидание опечаленный и понурый.

– Да что с вами? – спросила пастушка.

– Со мной то, – промолвил он, – что мы уезжаем.

– Когда?

– Через час.

– Уже? – вырвалось у нее.

– Ах! – прошептал он со слезами. – Спасибо за это слово. Но уехать – это для меня еще худшее «уже!», чем для вас. Увы, сестра меня увозит. Но прежде чем уехать, мне надо вам сказать две вещи.

– Какие же?

– Во-первых, я должен уладить с вами один счет.

– Какой?

– Денежный.

Заметив протестующий жест Гретхен, он поспешил сказать:

– Да погодите. Мой дед, который был также и вашим, имел довольно-таки неплохую выручку, а коль скоро он к тому же был изрядным скрягой, в результате под его соломенным тюфяком остались кое-какие мешочки и кошелечки. В общем, его наследство – без малого десять тысяч флоринов.

– Десять тысяч флоринов! – повторила изумленная Гретхен.

– Десять тысяч; половина из них, естественно, принадлежала вашей матери. Коль скоро ее не было рядом, когда старик испустил дух, мой папаша разделил эту сумму поровну: пять тысяч сунул в один карман, пять – в другой. Что он сделал со своей половиной, ведают лишь Господь Бог да содержатели питейных заведений. Но что касается доли вашей матери, то он бы скорее дал изрубить себя на куски, чем коснуться ее. Она цела, вся до последнего байокко. Потом мой папаша отправился вслед за своим, а я остался хранителем вклада. Вашей матери, для которой я его берег, больше нет, стало быть, он причитается вам. Держите.