Том 2. Губернские очерки - Михаил Салтыков-Щедрин

«Тот, кто захотел бы обсудить все замечательное и важное в „Записках” Щедрина, должен был бы к двум томикам его „Губернских очерков” прибавить двадцать огромных томов комментарий», — писал в 1857 г. Чернышевский, желая дать представление своим читателям о том, как плотно было насыщено салтыковское произведение животрепещущими вопросами и социально-политическим бытом современности[265].

На это указывал и Добролюбов в своей оценке ранних произведений «обличительной литературы». «Публика, — писал он в 1859 г., — признала действительность фактов, сообщаемых в повестях, и читала их не как вымышленные повести, а как рассказы об истинных происшествиях. И нужно признаться, что первые <…> обличительные повести давали читателю возможность отыскивать обличаемых. У г. Щедрина описан, например, Порфирий Петрович; я знал двоих Порфирьев Петровичей, и весь город у нас знал их; есть у него городничий Фейер — и Фейеров видал я несколько…»[266]

Материалы для тех «комментариев» к «Очеркам», о которых писали Чернышевский и Добролюбов, читатель того времени в изобилии находил всюду вокруг себя — в каждом губернском и уездном городе России, а не только в Вятке, послужившей непосредственной натурой для Крутогорска.

Для понимания «Губернских очерков» читателем наших дней нет необходимости предлагать ему подробный реально-исторический и толковый комментарий. В пору писания «Губернских очерков» Салтыков еще не создал своего «эзопова языка», с его сложными иносказаниями, глубоко погруженными в политический быт эпохи. Сатира в «Очерках» — открытая, и ее восприятие за немногими исключениями не представляет трудностей.

Сказанным объясняется характер комментариев к «Губернским очеркам» в настоящем издании. Основное место в них занимают не примечания к отдельным местам текста, а вводные заметки к разделам или «рубрикам» произведения. Задача этих заметок — разъяснить авторский замысел каждого из разделов и каждого из входящих в него рассказов («очерков»).

Утраченные сочинения и наброски Салтыкова 1849–1855 Годов

В «Материалах для биографии М. Е. Салтыкова», напечатанных К. К. Арсеньевым в № 1 журнала «Вестник Европы» за 1890 год и затем несколько раз переиздававшихся[267], приведен ряд извлечений из бумаг, найденных в кабинете писателя после его смерти. Бумаги эти, тщательно сохранявшиеся Салтыковым в течение нескольких десятков лет, были впоследствии утрачены.

В настоящей справке сообщаются, на основании очерка Арсеньева, краткие сведения о не дошедших до нас, но несомненно существовавших, сочинениях Салтыкова или набросках их, возникших в годы его подневольной жизни в Вятке. Служебные бумаги, упоминаемые и цитируемые Ар-сеньевым, не рассматриваются.

Первая группа утраченных материалов свидетельствует об интересе, проявленном Салтыковым к известному политическому писателю-рационалисту XVIII в. Чезаре Беккариа. Живя в Вятке, Салтыков изучает знаменитый трактат итальянского криминалиста «О преступлениях и наказаниях», делает выписки из него и начинает писать статью о Беккариа. Одновременно Салтыков набрасывает ряд заметок, озаглавленных «Об идее права», также, по-видимому, внушенных чтением Беккариа, но, судя по некоторым выражениям, принадлежащих всецело или большею частью самому автору заметок. И набросок биографии Беккариа, и заметки «Об идее права» были написаны на бланках «советника Вятского губернского правления».

Судя по приводимым Арсеньевьш отрывкам, Салтыкову был близок протест Беккариа против системы уголовных репрессий в абсолютистских государствах, были близки идеи о том, что главная задача государства должна заключаться не в карах, а в предупреждении появления преступлений при помощи воспитательных мер, широкого распространения образования и уничтожения резкого имущественного неравенства. Но, разделяя эти классические идеи буржуазного просветительства XVIII в., Салтыков уже чужд крайнему рационализму идей Беккариа, хотя в полемике с ним он в своих воззрениях на историю остается идеалистом.

Выписывая мысль Беккариа, резюмирующую известную теорию социального договора о происхождении государства: «Люди согласились, молчаливым контрактом, пожертвовать частью своей свободы, чтобы пользоваться остальным спокойно…», Салтыков замечает по этому поводу: «Нельзя себе представить, чтобы человек мог добровольно отказаться от части свободы, да и нет в том никакой необходимости».

Еще выразительнее другое полемическое замечание. Салтыков повторяет мысль Беккариа, что в уголовном кодексе, как и в законодательстве вообще, «отражается, со всеми ее безобразными или симпатическими сторонами, внутренняя и внешняя жизнь народов». По мнению Салтыкова, «редко случается так, что уголовный кодекс является не продуктом народной жизни, а чем-то случайным, внешним, примененным к народу без всякой живой с ним связи» (вряд ли приходится сомневаться, что такой «случай» усматривается здесь в уголовно-правовом законодательстве царского самодержавия). Если же нормы нарушены, если правовые институты не являются «продуктом народной жизни», то, заключает Салтыков свою мысль: «Такие факты никогда не проходят даром; рано или поздно народ разобьет это прокрустово ложе, которое лишь бесполезно мучило его. Как бы ни был младенчески неразвит народ (а где же он развит?), он все-таки никогда не захочет улечься в тесные рамки искусственно задуманной административной формы».

Вторую группу утраченных рукописей составляли сделанные Салтыковым переводы отрывков из сочинений: «De la démocratie en Amérique» Токвиля, «Etudes administratives» Вивьена и «Histoire de l'administration monarchique en France» Шерюэля. К сожалению, Арсеньев весьма скупо использовал эти выписки в «Материалах…». Из нескольких страниц он процитировал всего пять-шесть строк. Вот, например, текст, выписанный и переведенный Салтыковым из сочинения Токвиля «Демократия в Америке»: «Центральная власть, как бы ни была просвещенна, не может обнять все подробности жизни великого народа; когда она хочет своими средствами управлять многоразличными пружинами народной жизни, она истощается в бесплодных усилиях…» А вот выписка из «Административных этюдов» французского политического деятеля и писателя Вивьена: «…Предупредительный элемент ослабляет правительство. Оно делается ответственным за все, делается причиною всех зол и порождает к себе ненависть. С другой стороны, граждане теряют всякую самостоятельность…»

Оба текста легко применялись к критике бюрократически-полицейской, предельно централизованной государственной машины николаевского самодержавия. Содержание цитат, говорившее об антинародной сущности всякой автократии, входило в русло будущей щедринской темы о «попечительном начальстве».

Последнюю (кроме служебных бумаг) группу утраченных вятских рукописей Салтыкова составляли «сорок довольно мелко исписанных листов» его работы под названием «Краткая история России». Этот очерк, составленный, как было обозначено в подзаголовке, по разным источникам и доводивший изложение событий до Петра I, писался Салтыковым летом 1853 г. во время служебного отпуска, проведенного в тверском поместье, то есть в Спасском и Ермолино. Отсюда рукопись пересылалась по частям в Вятку. Она предназначалась для сестер — Елизаветы и Анны Болтиных, из которых первая через три года стала женою Салтыкова.

По словам С. Н. Кривенко, хотя «Краткая история России» представляла «простое сжатое изложение событий», Салтыков стремился не упустить в нем ничего существенного и отметить самый дух событий и значение их для народа[268]. Скупо приведенные Арсеньевым цитаты недостаточны для характеристики сочинения. Отметим лишь оценку, которая давалась в очерке Ивану Грозному и его реформам. Салтыков говорит о «гении» Грозного. Он ставит ему в величайшую заслугу «понимание государственных интересов» и непреклонную борьбу с децентрализаторскими устремлениями феодальною боярства. Особенно подчеркивалось значение этой борьбы с реакционным боярством на почве местного управления; сочувственно упоминалось об учреждении судных старост и целовальников, призванных к тому, «чтобы лишать областных правителей возможности грабить народ». Салтыков рассматривал учреждение самой опричнины как явление политически целесообразное, так как она «имела целью осуществление давней мысли Иоанна: создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество». Неудачу опричнины Салтыков приписывал «недостаточной развитости» России для реформ, задуманных царем: «люди, которых Иоанн удостаивал своею доверенностью, отнюдь не оправдывали ее, а, напротив того, употребляли ее во зло, возмущая душу царя разными наветами и клеветами».