Повести - Генрих Гофман

Мурзин вспомнил мягкий, приветливый голос Ушияка и неизменное «Юрий-братор», с которым тот все чаще обращался к нему в последнее время.

А с Ушияком произошло вот что.

Пока несколько партизан отстреливались от наседавших немцев, двое оставшихся с Ушияком успели отнести командира от злополучной поляны, где их так неожиданно атаковали каратели.

Ушияк чувствовал себя совсем плохо. Пуля, угодившая в бедро, раздробила кость. Каждое неловкое движение причиняло нестерпимую боль.

Партизаны смастерили самодельные носилки и собирались волоком тащить на них Ушияка, когда им повстречался связной из села Просредняя Бычва. Узнав, в чем дело, он посоветовал укрыть командира в лесу и обещал с наступлением темноты вернуться за ним с верными людьми. Партизаны согласились. Они бережно упрятали Ушияка в порослях пожелтевшего папоротника. А ночью вместе с сельскими подпольщиками перенесли его в Просреднюю Бычву и поместили в кладовой пекаря Махандры, за грудой мучных мешков.

Здесь-то после их ухода Ушияка и разыскал надпоручик Дворжак. Это не составило для него особого труда, потому что те немногие, кто знал о его предательстве, погибли. Дворжаку продолжали верить.

И Ушияк вновь попался на его удочку. Дворжак долго и довольно убедительно доказывал, что немцы появились совсем случайно, что он сам спасся с большим трудом.

— Все три представителя Пражского подполья погибли у меня на глазах. Вот единственное, что от них осталась. — Он показал Ушияку зеленую шляпу с гусиным пером, которую, не переставая, вертел в руках.

— Немцы одновременно напали на нашу базу. Отряд разгромлен. По лесам ходят каратели. Мурзина, наверно, уже схватили. И вам, пан велитель, здесь оставаться нельзя. Боши могут устроить проверку документов. А в этом селе нет даже врача. Если немцы вас не обнаружат, то вам все равно угрожает смерть от заражения крови. С такими ранениями без медицинской помощи не обойтись. Давайте я отвезу вас в деревню Горная Челанда. Там есть замечательный доктор, мой хороший знакомый. Он поставит вас на ноги за две-три недели.

Опустив усталые веки, Ушияк молча лежал на соломенной подстилке. В предложении Дворжака сквозило искреннее желание помочь. «Но можно ли вновь довериться этому человеку? А если он действительно провокатор, то зачем ему везти меня в Горную Челанду? Ведь он мог спокойно привести карателей сюда и выдать меня». Видимо, этот довод и заставил Ушияка еще раз поверить Дворжаку.

— А на чем ты меня повезешь в Горную Челанду? — спросил он.

— На грузовой машине. У пекаря Махандры есть хороший грузовик. Я думаю, он не откажет. Здесь не больше двадцати пяти километров.

— Хорошо! Я согласен.

Дворжак быстро договорился с пекарем. Машину тут же заправили горючим, набросали в кузов побольше сена и, положив туда Ушияка, завалили его пустыми мешками.

— Так будет спокойнее. Если немцы остановят, скажем, что за мукой едем, — объяснил Дворжак.

На другой день он доставил Ушияка в деревню Горная Челанда, к своему знакомому, где его бережно перенесли из машины в сарай, спрятали на сеновале. Когда же грузовик пекаря выехал со двора и отправился в обратный путь, Дворжак собрался идти за доктором.

— Сейчас я его приведу. Он живет почти рядом с этим домом, — пояснил он. — А вы пока подкрепитесь. Я договорился с хозяином. Он принесет вам чего-нибудь поесть. Человек он надежный, ему можно довериться.

И действительно, как только Дворжак ушел, хозяин забрался на сеновал, поставил перед Ушияком кринку молока, положил рядом большой ломоть хлеба.

— Вы идите. Я сам тут справлюсь, — попросил Ушияк, стараясь повернуться на бок, не потревожив бедро.

Молчаливый чех кивнул, покорно спустился по лесенке с сеновала. Ушияк прильнул к кринке пересохшими губами. Утолив жажду, поставил ее возле себя и огляделся. Через широкие щели сарая пробивались яркие полоски дневного света. Отодранная в одном месте доска открывала вид на ворота и прилегающую к дому улицу. Несколько кур мирно копались в придорожной грязи. Мимо дома то и дело проезжали подводы селян. По нескончаемым крышам домов, которые хорошо просматривались с чердака сарая, можно было определить, что деревня насчитывает много жителей.

Доедая свежий душистый хлеб, Ушияк неотрывно наблюдал за деревенской улицей. Словно и нет войны: кругом тишина и покой. Только воинственный петух с ярко-красным гребнем, оберегая своих подруг, то и дело вскидывал голову, словно ждал нападения неприятеля.

Вдруг из-за дальнего дома показалась группа немецких солдат. И среди них, кажется, Дворжак, издали не разберешь.

— Нет. Этого не может быть, — прошептал Ушияк.

Но немцы приблизились — и сомнения рассеялись. Коричневый берет, на глазах темные очки в роговой оправе и даже неизменная тросточка в руках — да, это был Дворжак. Он показывал рукой на сарай, где укрывался Ушияк, и что-то объяснял немцам.

В груди похолодело — это конец! В голове мелькнула мысль: «Почему же он не выдал меня еще там, в Бычве?»

Откуда было знать Ушияку, что Дворжак не хотел раскрывать своего лица перед подпольщиками Просредней Бычвы. По приказу Большого Франты, задание которого он выполнял, он собирался проникнуть еще в другие подпольные организации Валашского края. А Большой Франта — это был тот самый Франта Великий, о котором начальник гестапо города Брно штурмбанфюрер Козловский докладывал на совещании Карлу Герману Франку.

Теперь этот Большой Франта, или Франта Великий, или Шмидт — на все эти имена он носил в кармане заготовленные в гестапо документы, — выполняя задание своего шефа, собирался «возглавить» патриотическое движение в Чехии и Моравии. Но прежде ему необходимо было обезглавить партизанскую бригаду имени Яна Жижки, а для этого и нужен был Дворжак.

Между тем восемь солдат и ефрейтор подошли к воротам. Двое из них стали обходить сарай. Двое остались возле ворот на улице. А четверо вместе с Дворжаком и ефрейтором прошли во двор и приблизились к сараю.

Решение пришло мгновенно. Ушияк расстегнул кобуру и вытащил пистолет «ТТ». Орудуя локтями, он подтянулся к самому краю сеновала. И как только Дворжак с ефрейтором показались в дверях, Ушияк прицелился и с криком: «Подлец! Предатель! Теперь я знаю, кто ты такой!» — дважды нажал курок.

Оба выстрела грохнули почти разом. В кошачьем прыжке Дворжак метнулся под настил сеновала. Ефрейтор выбежал из сарая. За стеной послышалась его торопливая команда. В следующий момент солдаты распахнули широкую дверь и наугад пустили по сеновалу несколько коротких очередей.

Отстреливаться было нечем. В обойме оставался последний патрон. Думая, что Дворжак убит и тем самым он отомстил за себя и погибших товарищей, Ушияк приставил холодное дуло пистолета к виску и спустил курок...

Но Дворжак отделался только испугом.

Погибнет он значительно позже, на улице огромного города, где молодая чешская патриотка пристрелит его по заданию партизан.

...Путь к Степанову оказался нелегким. Девять суток по лесным горным тропам пробирался Мурзин в сопровождении двух партизан. Вначале шел сам, опираясь на палку. Но на третий день одна из заживающих ран открылась. Ступать на поврежденную ногу стало невмоготу. Пришлось лечь на самодельные носилки, которые смастерил из палок бывший черноморский матрос Костя Арзамасцев.

Выбиваясь из сил, делая частые остановки для отдыха, двое партизан упорно несли раненого командира... Только в конце пути, когда у лесных дорог стали встречаться дощечки с немецкими надписями «Внимание! Партизаны!», носилки подхватили заботливые руки связных из других отрядов партизанской бригады Яна Жижки. Словно эстафету передавали они Мурзина с рук на руки.

До партизанской базы Степанова было еще более тридцати километров, а потому вконец обессилевшего командира партизаны доставили поначалу в отряд Грековского.

Этот отряд располагался в лесу, почти у самого входа в горную лощину, в глубине которой разместил Степанов основную партизанскую базу. Из ближайшего села партизаны привели в лес чешского врача, и впервые после ранения Мурзину была оказана квалифицированная медицинская помощь.

Еще когда врач промывал и чистил открывшуюся рану, Мурзин обратил внимание на стоявшего рядом лейтенанта Будько. «А почему сам Грековский не пришел сюда в бункер?» — подумал он. Но в тот же миг нестерпимая боль загасила эту мысль. Когда же врач, обильно присыпав рану стрептоцидом, наложил повязку, Мурзин вновь вспомнил о Грековском.

— А где командир отряда? — опросил он у Будько.

Тот, словно провинившийся школьник, опустил голову и некоторое время стоял молча, переминаясь с ноги на ногу.

— Что с командиром отряда? — нетерпеливо переспросил Мурзин.

— Не уберегли Грековского, — глухо выдавил Будько. — Только позавчера похоронили.