Польша против Российской империи: история противостояния - Николай Малишевский

В настоящее время с особенной силой возникает вопрос о сближении разнородных элементов, входящих в состав русского государства. Должны ли мы желать, чтобы между этими элементами господствовала религиозная напряженность и чтобы она усиливалась и поддерживалась вмешательством государства в дела совести и религиозного убеждения? Русские подданные католического вероисповедания, составляющие большинство высших классов в наших западных губерниях, могут ли считать себя вполне русскими людьми (а они должны считать себя такими), когда им беспрестанно напоминают, что русский человек отнюдь не может быть католиком? С другой стороны, можем ли мы ожидать, чтобы католическое духовенство, признаваемое и содержимое нашим правительством, было искренно предано интересам России, когда оно принуждено считать себя органом и символом враждебных России, недозволительных в ней национальных польских притязаний? Не значит ли это, с одной стороны, отчуждать постоянно польскую национальность от России элементом религиозным, а с другой стороны — делать католическое духовенство органом враждебных России национальных притязаний?

В настоящее время особенно чувствуется необходимость разобщить эти два элемента — национально-польский и религиозно-католический, которые вовсе не совпадают между собой, но которые у нас, благодаря стечению обстоятельств, по необходимости совпадают и в совокупности образуют самый вредный в нашем государственном составе элемент. Нет никакого сомнения, что из русских людей немногие изменили бы Православной Церкви, даже при самой полной религиозной свободе. О простом народе нечего и говорить, лишь бы только мы сами не вздумали отдать его в чужие руки. Отщепенцы могли бы оказаться только в образованных классах. Но в так называемых образованных классах мы, к сожалению, встречаем более признаков безверия или равнодушия к вере, нежели склонности к обращению в какое-либо другое вероисповедание. Мы должны усилить наше религиозное воспитание в домашнем быту и школах; мы должны поставить наше духовенство в лучшие условия, для того чтобы оно могло с успехом поддерживать религиозное чувство в обществе, с успехом исполнять свое назначение в религиозном воспитании и как народа вообще, так и образованных классов его. Более всего следует желать, чтобы оно предохраняло растущие поколения от легкомыслия и безверия. Нет сомнения, что с религиозной точки зрения лучше, чтобы человек исповедовал какую-нибудь веру, чем оставался без всякой веры или, как наши нигилисты, полагал свою религию в духе отрицания и с бессмысленным фанатизмом служил этому божеству. Уж если необходимо сделать выбор, то лучше предпочесть прозелитизм католический, чем прозелитизм безверия и отрицания. Но наше духовенство, будучи поставлено в благоприятные условия для религиозного воспитания общества, спасая и ограждая религиозное чувство, тем самым будет вернее всяких других способов привязывать людей к Православной Церкви и предотвращать всякую иноверческую пропаганду.

Обращаясь к теперешним нашим затруднениям, спросим себя: не лучше ли было бы, если бы католическая иерархия в России не состояла преимущественно и почти исключительно из национальных польских элементов? Римско-католическое вероисповедание в России становится de facto польским национальным учреждением, а это, как замечено выше, приводит в ложное положение как римско-католическую Церковь у нас, так и польскую народность. Всем известно, какое участие принимали и принимают польские ксендзы в нынешних волнениях и смутах. Трудно оградить даже солдат наших польского происхождения от влияния духовных бесед с ксендзом, в которых религиозное слово озлобляется духом национальной пропаганды, а национальная пропаганда фальшиво усиливается примесью религиозного авторитета. Мы с негодованием слышим о подвигах польско-латинских ксендзов, об ужасах, совершаемых ими, о темных делах, которых они являются главными виновниками и которые несовместимы с духом какой бы то ни было христианской Церкви. А римско-католическая Церковь есть Церковь христианская. Несмотря на ее заблуждения, мы не можем не признать за ней этот характер христианской Церкви. Не везде же католическое духовенство действует так, как в настоящее время действует польское. Католические духовные лица, свободные от фальшивой национальной или политической примеси и не находящиеся под терроризацией революционных комитетов, действовали бы, несомненно, иначе. Но откуда могли бы мы взять других католических иерархов и священников? Откуда? Есть целые славянские страны, исповедующие католическую веру; укажем преимущественно на чехов, которым ничего не стоит в самом скором времени знать как нельзя лучше и русский, и польский язык. Приглашаемые нашим правительством в Россию для католических жителей Империи, преимущественно для находящихся на службе, они могли бы вернее и надежнее пасти свое духовное стадо, чем польские ксендзы; по крайней мере, дело католической религии не было бы монополией в руках польских ксендзов, которые под видом религии внушают и воспитанникам, и вообще духовным детям своим безумную ненависть к России и дух революции.

Все зависит от тона, от главного направления, от принятого начала. Как только дело религии перестанет быть монополией какой бы то ни было национальности, коль скоро в католическую иерархию будут приняты в значительном количестве и другие элементы, кроме польского, так тотчас церковное дело более или менее явственно отделится от политического и те же самые ксендзы во многом, и очень скоро, изменят свой характер. Они невольно почувствуют свое истинное назначение — быть служителями алтаря, а не орудиями революции, политических заговоров и интриг. Начало религиозной свободы, понятое в своем истинном и разумном смысле, довершило бы победу над злом. Есть несколько русских людей, перешедших в католицизм, утративших свои гражданские права в России, живущих на чужбине и поступивших в духовенство.

Мы припоминаем теперь одно имя, одного русского человека, который назад тому с лишком двадцать лет покинул свое Отечество, принял католицизм и живет теперь священником в Дублине. Это человек с замечательными способностями и редким образованием. Мы говорим о Печерине. Он был профессором в здешнем университете, но недолго, всего шесть месяцев. Отправившись ненадолго за границу, он остался там навсегда. С ним был случай, который глубоко потряс его и навеки решил его участь. Это было в католическом городе Брюсселе. Молодой человек, не получивший твердого религиозного воспитания и легкомысленно относившийся к предметам веры, он зашел в церковь, чтобы посмеяться и покощунствовать; он легкомысленно вызвался на богословские споры, чтобы дать в них волю своему остроумию; но крепкий боец, с которым он схватился, поверг его во прах; монах-редемпторист сумел найти доступ в его душу и тронул в ней никогда дотоле не звучавшую струну религиозного чувства. Впервые молодой вольнодумец почувствовал силу религиозного убеждения, впервые обрел он в себе способность молиться и обращаться ко Христу. Восприимчивый и пылкий, он весь предался новому могущественному чувству. Бросим ли мы в него камень? Укорим ли его за отпадение от Православной Церкви, которой он почти не знал и к которой принадлежал только по имени? Он стал католиком, но он стал христианином. Убеждение его было искренне и чисто; все знающие Печерина свидетельствуют о том. Образованный и развитый ум спас его от изуверства, в которое нередко впадают новообращенные. Он тихо исповедует свою веру, молится, служит при больнице, утешая страждущих и напутствуя отходящих в вечность. Но, преданный делу своего церковного служения, он, может быть, не без грусти вспоминает о своем далеком Отечестве.

Неужели какой-нибудь ксендз Мацкевич, предводительствовавший шайками мятежников в Литве, имеет более прав жить и священствовать в России, нежели, например, Печерин? Неужели непременно нужно, чтобы духовник наших солдат-католиков был поляк и говорил не иначе как по-польски? Неужели непременно требуется усиленно отчуждать наших католических сограждан в Западном крае от русского языка и заставлять их исповедоваться, слушать проповедь и учиться Закону Божию на языке польском? Неужели непременно нужно, чтобы люди, которые и для своего и для нашего спокойствия должны чувствовать и знать себя русскими — какой бы ни были они религии, — неужели непременно нужно, чтобы эти люди не иначе мыслили и говорили о предметах своей веры, как по-польски? Неужели непременно нужно, чтобы самый священный предмет, самая глубокая основа человеческой жизни соединялась неразрывно с языком, который служит символом притязаний, столь же враждебных для России, сколько несбыточных, изнурительных и пагубных для тех людей, в которых они искусственно поддерживаются? Если русский язык есть язык, господствующий в Западном крае, столько же как и в Восточном; если на этом языке отправляется суд; если на этом языке преподаются все предметы в школах, то почему же на этом языке не может быть преподаваемо и Слово Бо-жие по римско-католическому догмату? Неужели боятся, что, допустив на русском языке католическую проповедь и вероучение, мы этим совратим русский народ и повредим нашей Православной Церкви? Да если бы десятки и сотни русских людей и стали католиками, то был ли бы какой-нибудь ущерб от того для Православной Церкви? Не лучше ли ей освободиться от элементов неверных, которые никогда существенно не принадлежали ей и, быть может, не только были внутренне чужды ей, но не имели никакой религии? Отпадение таких элементов может не ослабить, а разве усилить нашу Церковь. Государство не должно поощрять отпадений от Православной Церкви; а поощрения могут быть не только прямые, но и косвенные, действующие издалека и такими путями, которые по видимости клонятся в противную сторону. Все, что ведет к расслаблению духа в Церкви, все, что роняет или унижает положение ее служителей, все, что умаляет его участие в народном воспитании и образовании; а с другой стороны, всякого рода преимущества, нравственные или материальные, сознательно или бессознательно предоставляемые другим вероисповеданиям, — все это может очень сильно поощрять к отпадениям. Государство должно высоко держать знамя Церкви, блюсти ее честь и величие повсюду, но оно должно не ослаблять ее духа посторонними подпорками и помочами. Такая опека и заботливость о ней, в сущности, гораздо для нее вреднее, чем ожесточенный напор враждебных сил. Мы должны верить в ее внутреннюю, святую силу, а искусственные подпорки могут выразить только недостаток нашей веры в эту силу и непременно отзовутся всякими злоупотреблениями, всяким вредом и упадком. Времена меняются, и каждое время несет свою заботу. Что было возможно или даже необходимо в былые эпохи, то становится обильным источником зла в наше время. Дух отрицания в соединении с умственной грубостью и невежеством зародился и развивается в воспитательных заведениях самого духовенства. Только мощная, живая, внутренняя сила в духовенстве может избавить его и нас от этой язвы.