Общая культурно-историческая психология - Александр Александрович Шевцов

Если исходить из такого понимания, то культура обретает вполне понятное определение – она становится той искусственно созданной средой, которую творит человек вокруг себя, чтобы обеспечить свое выживание. И состоит эта среда из артефактов, то есть из всего, что сделано или изменено человеком в своих нуждах. Последнее добавить необходимо, потому что человек может менять что-то и случайно, и тогда сами культурологи оказываются в недоумении: считать ли данное изменение культурным явлением. Или же это всего лишь следы человеческой деятельности, вроде следа от топора, воткнутого в дерево туристами…

Итак, Майкл Коул, разобрав источники собственной школы, приступает к созданию своего подхода.

«Идеи российских культурно-исторических психологов привлекли меня прежде всего тем, что они предлагали, казалось бы, естественный путь построения теории представленности культуры в психике, которая начинается с организации опосредованных действий в повседневной жизни. К этому же привели меня и моих коллег наши кросс-культурные исследования, так что точки соприкосновения очевидны.

Однако наш кросс-культурный опыт порождал и глубокий скептицизм в отношении любых выводов… – например, заключений, что мышление бесписьменных, “несовременных” народов находится на более низком уровне, чем у их грамотных современников. Вера в исторический и умственный прогресс заводила русских психологов во многие из тех же методологических ловушек, в которые попадали и мы в нашей кросс-культурной работе.

В свете этих соображений начну изложение моей попытки создания концепции культуры, адекватной теориям и практикам “второй”, культурной психологии, с феномена опосредования, однако, в отличие от русских, начну не с понятия орудия, а буду рассматривать его как категорию, производную от более общего понятия “артефакт”» (Коул, Культурно, с. 140).

Вот так было достигнуто Коулом преодоление зависимости от советской психологии, и сделан шаг, который, предположительно, должен был устранить противоречия и советской, и американской психологии. Действительно, поскольку Коул уходил в более широкое понятийное пространство, такая возможность появлялась.

Никакой «концепции культуры» Коул не дает. Он сразу переходит к артефактам. Что он понимал под ними?

«Артефакт обычно мыслится как материальный объект – нечто, изготовленное человеком. В антропологии изучение артефактов связывают с изучением материальной культуры в отличие, скажем, от изучения поведения или представлений человека. Следуя подобной интерпретации понятие об артефакте легко включить в категорию орудий, но это нам мало что даст.

В соответствии с представляемыми здесь взглядами, которые несут сильный отпечаток идей Джона Дьюи и в своем происхождении восходят к Г.В.Ф. Гегелю и К.Марксу, артефакт есть некий аспект материального мира, преобразованный по ходу истории его включения в целенаправленную человеческую деятельность» (Там же, с. 141).

Безобразное определение, поскольку никто из нас никогда не встречается в жизни с аспектами даже материального мира. Когда ученый вставляет такое крутое словцо, это означает, что он не знает, как сказать то, что хочет сказать. В сущности, здесь должно бы стоять неопределенное «нечто», «не знаю, как сказать».

В латыни «аспект» означал взгляд, вид. Наука стала использовать это слово для обозначения точки зрения. Не думаю, что это подходит для перевода Коула. Все же он просто вставил словцо для обозначения чего-то непереводимого. Соответственно, такой допуск неопределенности должен сказаться на последующем рассуждении и на всем устройстве его науки. Собственно говоря, оно и сказывается уже в следующих строках. Ничто материальное не должно, если верить философии, быть одновременно идеальным. Но вот неопределенный «аспект» может быть чем угодно:

«По природе изменений, произведенных в процессе их создания и использования, артефакты одновременно и идеальны (понятийны) и материальны. Они идеальны в том смысле, что их материальная форма произведена их участием во взаимодействиях, частью которых они были в прошлом и которые они опосредуют в настоящем» (Там же, с. 141).

Если попытаться передать ту же мысль проще, Коул вслед за Марксом и Гегелем хочет сказать о том, что вещь становится вещью только в том случае, если у человека появляется соответствующий ей образ. Лежащий на земле камень – не более, чем камень. Но глаз художника или влюбленного может превратить его в подарок, и впоследствии хранящая его в драгоценной шкатулке женщина будет глядеть на камень, а видеть и подарок, и любовь, и любимого, и даже лучший день своей жизни…

Точно так же дикарь, глядя на осколки разбившегося самолета, будет лишь удивлен странному виду железных камней, но может даже не допустить мысли, что они сделаны человеком.

Иными словами, говоря о двойной природе артефактов, Коул теряет психолога и скидывается в философа-идеалиста, каковыми были и Гегель и Маркс. И для них образ вещи, хранящийся в сознании, внезапно выпрыгивает наружу и прилипает к вещи, становясь частью ее. Само же это «выпрыгивание» или «напрыгивание» образа, благодаря которому и происходит узнавание вещей, существ и явлений, философ упускает. Упускает по причине слабой культуры самоосознавания и самонаблюдения. Все-таки философия развивалась в основном как бегство от действительности в мир идеальных сущностей и понятий…

Психологу немножко стыдно не владеть самонаблюдением. Но, с другой стороны, не надо забывать, что Коул и все кросс-культурные психологи лишь движутся от естественнонаучной психологии к некой культуре, но никак не являются изучающими душу. Искусство же самонаблюдения было вырезано в психологии именно как борьба с наукой о душе еще на рубеже двадцатого века. Поэтому Коул занят все тем же: как объяснить душевные явления, не используя понятия о душе и даже не допуская ее в свои построения. Самонаблюдение тут не полезно…

Сделав философски недопустимое сращение – припаяв материальное к идеальному в одном «аспекте», вполне можно сделать переход, столь милый советской психологии:

«При таком определении признаки артефактов равно приложимы в тех случаях, когда речь идет о языке, и в случае более привычных форм артефактов, таких, как столы и ножи, составляющие материальную культуру.

Слово “стол” и реальный стол различаются особенностями материала, идеальными аспектами и видами взаимодействий, которые они допускают. Никакое слово не существует отдельно от своего материального воплощения (такого, как набор звуковых волн, движения рук, письмо или нейронная активность), следовательно, всякий стол воплощает некий порядок, порожденный мыслью человека» (Там же).

Ну, вот! Начал с сопоставления стола и слова «стол», оказался с выведенным из этого правилом, что слово не существует без своего материального носителя, будто это развитие все той же мысли…

Ладно, бог с ними, с материалистами. Всё это должно читаться с добавлением слова: предположительно. Всё это гипотезы. Когда обнаруживаешь себя вне тела и думаешь о нем, нейронная активность мозга оказывается настолько сомнительной, что начинаешь подозревать: наука вообще не поняла, зачем нужен мозг!

Кстати, в следующей главе, посвященной историзму или генетическому методу в