Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Закинув внутрь еще несколько кусков, заглушив первый голод, воин осмотрел избу в поисках пива, оскальзываясь на липких кровавых лужах. Не нашел пива, наткнулся на жбан с каким-то пойлом, хлебнул и сплюнул тут же. Не хмельное оказалось, вода водой, только с травами. Плохой, значит, хозяин, если не держит под рукой пива, подумал Сильный, такому и жить-то незачем. Вот хозяйку зря срубил вгорячах, сейчас, закинув мясо в живот, можно было бы попользоваться…

Дюги Свирепый, давний друг-соперник в силе, теперь пирующий в Асгарде за столом Одина, любил брать мертвых баб, пока те еще не остыли, вспомнил он. Пошевелил носком сапога ее тело с прорубленной головой, раскинутое перед ним на полу. Льняная рубаха на ней задралась от падения, открыв ему белый, сметанный зад, поросший по промежности курчавыми волосками, и короткие, полные ноги с маленькими темными пятками. Но нет, не хочется такую, мертвую… Ладно, впереди большой гард, там будут и живые девки, и хмельное пиво, успокоил он сам себя.

Ударом ноги окончательно выбив низкую дверь, без того висевшую наискось, Агни вышел из избы. Воины, перебив жителей, уже поджигали низкие корявые избы. Добычу не собирали, впереди будет чем поживиться.

В рассветном сумраке огонь показался воину особенно живым и ярким. От соломы на крышах валил густой черный дым. Все так, этот пожар будет виден издалека! Харальд Резвый не проглядит такого сигнала, возьмет под свою руку ворота Юрича, откроет их для дружины Рагнара. Тогда и начнется железное веселье…

От распирающей его радости жизни, от предчувствия большого, кровавого праздника Агни расправил грудь, вдохнул побольше едкого, с привкусом гари воздуха и громко закричал, запел хвалу Одину, Всеотцу, и остальным ассам. Они волей своей справедливо устроили этот мир, чтоб сильные веселились, а слабые плакали!

Так было всегда, и так будет!

17

Харальд Резвый проснулся внезапно, словно кто-то толкнул его в бок. Спросонья, все еще плавая в мутных ночных видениях, ярл схватился за холодную рукоять меча, наполовину выдернул его из ножен. Потом опомнился, приподнял голову с жесткой лежанки, поискал глазами, что его разбудило.

Вокруг заливисто, на разные голоса храпели ратники. Кто-то неразборчиво бормотал во сне, кто-то в дальнем углу мелко и часто, совсем по-заячьи, вскрикивал. Судя по голосу, из молодых. Видимо, даже во сне воин не оставлял ратных дел, гонялся за кем-то. Или за ним гонялись злобные духи, насылая на спящего тоску и тревогу…

Сонно, спокойно, и никого рядом…

Приснилось что-то? Вроде бы видел море… Как бьется оно у скалистых берегов Бигс-фиорда, вскипая кудрявой пеной на гребнях серых, масляно-блестящих волн. И чайки в его сне кричали протяжно, визгливо, словно старухи, без конца жалующиеся на жизнь. И конунг Рагнар, сам похожий статью на великана, протягивал ему свою секиру, огромную Фьери-быструю. Просил взамен его меч, названный Харальдом Фреки-прожорливым в честь любимого волка Одина. Пусть меч пожирает чужие жизни, как божественный волк — недоеденные куски со стола ассов, решил когда-то молодой ярл. С тех пор Фреки исправно служил ему, стал его другом и железным братом.

Нет, как можно отдать его?! Как может один воин выпрашивать у другого оружие, прикипевшее к руке и сердцу? Харальд удивлялся, отказывался меняться, но Рагнар настаивал… А еще, кажется, вместе с морем он видел на берегу скуластые, бородатые лица оличей, что орали на него из-за камней. Князь Добруж важным гусем ходил между ними и что-то им втолковывал…

А почему оличи? Как им оказаться в Бигс-фиорде? И при чем тут Добруж? Приснится же такое… Вот и поди разбери, что к чему… Нет, известно, боги часто беседуют во сне со своими детьми, подсказывают и предупреждают. Но это сновидение, похоже, не из вещих…

Харальд ошалело потряс головой, прогоняя остатки сна. Несколько раз глотнул, собирая слюну во рту, размачивая пересохшее горло: Рывком сел на лежанке, спустил босые ступни на холодный земляной пол. От жирного, жаренного на сале мяса, съеденного перед сном и обильно залитого пенным пивом, во рту оставался кислый привкус паленой щетины. Прогоняя его, ярл поднатужился животом, звонко рыгнул и обильно выпустил ветер через задний проход. Осмотрелся.

Маленькие слюдяные оконца дружинной избы уже посерели. В полумраке можно было различить дощатый стол, протянувшийся по всей длинный избе, отставленные, частью опрокинутые лавки, воинов, спавших вповалку на двухъярусных нарах вдоль стен, сальное от смазки оружие, развешанное на крюках, вбитых в стены и опорные столбы крыши.

Печь по летнему времени не топили. Без едкого дыма, плавающего под потолочными балками и неторопливо вытягивающегося сквозь щели между скатами, дышалось легче, конечно. Хотя все равно в низкой, общей избе, где на скрипучих нарах ночевала все его дружина, дух к утру становился — хоть ножом его режь и клади кусками. Кормление ратников, как и договорено с князем, было от пуза, а питье — хмельным и обильным допьяна. Даже во сне герои икали, бурчали нутряными звуками и пускали ветры.

Сытая жизнь. Но уже давно раздражающая своей сытостью и вязким, как болото, спокойствием…

Князь Добруж неоднократно предлагал конунгу, как равному, ночевать у него в палатах. Мол, это простые воины пусть лежат друг над другом, а тебе, конунг, полагается широкая постель с теплыми покровами и горячая девка, согревать ложе. Умный князь, а не понимает, что все они, дети Одина, сыны земли фиордов, сначала воины, равные во всем, отличающиеся перед другими только доблестью и победами. А уж потом ярлы, конунги, исполосованные шрамами хольды или пухлощекие дренги… Хитрый князь, но и он, Харальд, знает, с какого края ложку держать. Здесь он — среди своих. С дружиной — сильнее сильного. А там, в палатах у князя, остался бы один…

Когда-то, три зимы назад, местные ратники сильно обижались на свеонов, что те держатся особняком, хотя и пришли к князю на службу. Задирались на пришлых. Несколько кровавых поединков заставили их понять, что к чему. Показали раскормленным княжьим воинам — у свеев иной уклад и другая, особая сила. Задиристые быстро прикусили языки, больше не гавкали вслед его воинам. Князь, понимая ярость своих и чужих, вмешиваться не стал…

По сереющей оконной слюде было видно — время восхода еще не наступило, но ясноокий великан День уже запрягал в колесницу своего коня Ясная Грива, чтобы последовать за своей матерью Ночью, которая теперь устремилась за край Мидгарда. Скоро, совсем скоро проявит в небе свои первые лучи златоокая красавица Соль-солнце, родная сестра бледного Месяца.