Королева Виктория - Филипп Александр

Чтобы никто не подумал, что она одобряет предложенный Гладстоном законопроект, королева отказалась открывать очередную парламентскую сессию. Раздосадованный премьер-министр отправился вместе с женой в Осборн, чтобы попытаться умаслить королеву. Напрасный труд, Виктория посоветовала ему объяснить ее отсутствие преследующими ее сильнейшими мигренями.

Королевский двор разделился на тех, кто склонялся к мнению, что Виктория унаследовала от деда легкую степень сумасшествия, и тех, кто вроде Августы Стэнли считал, что помимо своего неисправимого монаршего эгоизма она страдала еще хронической депрессией, вызванной страхом оказаться не на высоте при исполнении своих обязанностей.

7 июня Гладстон писал Грею: «Я желаю знать правду, “настоящую” правду о состоянии здоровья королевы». Как истинный солдат, Грей, уставший от всей этой комедии, ответил, что он не обращает никакого внимания на стенания Виктории: «Ничто не может возыметь на нее ни малейшего воздействия, кроме повелительного, а скорее даже угрожающего тона. Да простит меня доктор Дженнер, но я считаю, что и здоровья, и сил у нее бывает в достатке, если речь идет о том, что ей нравится. Это просто-напросто ее извечная привычка, которой она никогда не изменяет — нянчиться с собой, и эта привычка не позволяет ей без истерики отложить исполнение какого-нибудь своего желания или каприза хотя бы на десять минут». Генерал, называвший Викторию не иначе как «Ее симулянтское Величество», добавил спустя несколько дней: «Откладывая бой за то, чтобы заставить королеву выполнить ее долг, вы добьетесь лишь того, что неизбежная битва будет еще труднее и болезненнее». По мнению Луизы, королева чувствовала себя «потрясающе». И ломала комедию тоже с потрясающим талантом.

Лесоруб Гладстон смело взялся за дело, которое было под силу лишь Геркулесу: не позволит ли королева хедиву Египта Исмаилу, который в 1868 году в течение двух месяцев с поистине восточной роскошью принимал у себя Берти и Алике, остановиться в Букингемском дворце? Из Бальморала королева ответила согласием, но при этом она высказала «категорическое возражение против любых поползновений заставить ее принимать за свой счет в единственном (дословно) принадлежащем ей дворце... всех этих иноземных царьков, которые приезжают сюда развлекаться».

Новый натиск: не согласится ли ее величество принять участие в торжественном открытии моста Блэкфрайерс через Темзу, строительство которого должно завершиться в середине лета? А заодно посмотреть на холнборский виадук и на финальную стадию строительства метро? Отложить на несколько дней отъезд в Бальморал! Королеву просто затрясло от возмущения! Вот предупредительный Дизраэли понял бы, что она просто не в состоянии оставаться в августовскую жару в Лондоне! Но Гладстон не собирался отступать и продолжал свои атаки: все закончилось тем, что королева согласилась открыть мост в ноябре и даже осталась довольна тем, как восторженно приветствовала ее толпа. «Здесь собрался по меньшей мере миллион человек!» — воскликнула она в порыве чувств, явно преувеличивая число присутствующих на церемонии...

Блэкфрайерс стал единственной победой Гладстона в 1869 году. Премьер-министр, добившийся принятия своего законопроекта о церкви в Ирландии, сражался сейчас на другом фронте — любовном. Буквально потеряв голову от охватившей его страсти, все вечера, а порой и дни он проводил теперь не у себя в кабинете, а у красавицы Лауры Тислетвайт. С этой тридцатипятилетней уроженкой Шотландии — в прошлом дамой полусвета, а ныне ярой поборницей нравственности — он познакомился пять лет назад.

Он был так поглощен своим чувством, что даже забросил работу по спасению проституток и писал в своем дневнике, усеянном крестиками, свидетельствующими о греховных желаниях, что он живет «в сказке “Тысяча и одной ночи”». Он посылал Лауре по нескольку писем в день, каждое начиная обращением: «Душа моя!» — ив одном из них написал: «Моя жизнь всегда была борьбой между долгом и искушением».

Молодая женщина была замужем за состоятельным военным, и в лондонских клубах анекдоты об отношениях красавицы Лауры с премьер-министром на время потеснили анекдоты о миссис Браун. «Гладстон, видимо, совершенно потерял голову», — писал лорд Карнавон одному из своих друзей. Лорд Дерби удивлялся, как премьер-министр может вот уже столько времени жить с особой, которая «не принята в свете». Дизраэли не смог отказать себе в удовольствии проинформировать об этой истории Викторию, и его разоблачения окончательно подорвали уважение королевы к Гладстону: не то чтобы ее шокировали его любовные похождения и его грехопадение, у нее вызвало отвращение извечное ханжество благочестивых речей ее премьер-министра. А эта его мания всюду примешивать Бога: и к политике, и к проституткам! А его пояснительные записки на двенадцати листах к бесчисленным проектам реформ или докладам по колониальным проблемам, в которых она ничего не могла понять уже с первой строчки! Альберт сумел бы достойно ответить на путаную аргументацию Гладстона. Он доказал бы ему, что его законы вредны как для страны, так и для монархии. Эти двое никак не могли найти общего языка. Властная венценосная вдовушка приводила в оцепенение прорицателя-лесоруба. А огромный рост премьер-министра пугал королеву. Не имея физической возможности смотреть ему прямо в глаза при разговоре, Виктория предпочитала говорить ему «нет» в своих записках, которые она подкрепляла неизменными бюллетенями о плохом состоянии своего здоровья, подписанными доктором Дженнером. В феврале 1870 года умирающий генерал Грей воскликнул: «Дженнер умудрился превратить Ее Величество в инвалида!» На что врач возразил: «Разве не лучше сказать, что королева не может делать того-то и того-то из-за дурного состояния своего здоровья — что отчасти правда, — чем сказать, что она просто не хочет этого делать?»

Генерала Грея сменил при королеве Генри Понсонби, племянник Каролины Мельбурн. Он был не таким церемонным, как его предшественник, и более гибким: «Когда она настаивает на своем, утверждая, что дважды два пять, я говорю ей, что не могу помешать себе думать, что дважды два четыре. Она отвечает мне, что в моих словах, должно быть, есть доля правды, но она-то все равно ЗНАЕТ, что дважды два пять. И тогда я просто перехожу к другому вопросу». Столкнувшись с ее упрямством, министр юстиции лорд Галифакс хлопнул себя по лбу и пробормотал что-то о «некоторых признаках безумия».

Поведение Берти отнюдь не способствовало укреплению престижа монархии. Его похождения, непомерные траты и любовницы вызывали улыбку у друзей и беспокойство у тех, кто опасался, как бы корона не скатилась к подножию трона, как это часто изображали карикатуристы. Первые страницы всех газет пестрели сообщениями о бракоразводном процессе, затеянном против леди Мордаунт ее мужем. Леди Мордаунт входила в кружок завсегдатаев Мальборо-хауса, и то, чего опасался Альберт накануне своей смерти, произошло сейчас. Принца Уэльского вызвали в суд в качестве свидетеля. На судебном заседании были оглашены двенадцать писем, которые принц написал своей приятельнице, в настоящий момент находившейся на лечении в психиатрической клинике. Письма эти были абсолютно невинными по содержанию и разочаровали любителей клубнички, но не противников монархии. Лорд-канцлер никак не мог отделаться от мысли, что этот процесс нанес принцу Уэльскому такой же ущерб, как «какая-нибудь революция».