Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

уехать в более дешевую страну». Миф со своим приятелем Кралиным к этому времени купили ферму в местечке Гранвилье в Нормандии и занялись разведением скота. Сомов переехал к ним. Там и обосновались надолго. Цены там были втрое ниже парижских. Лишь после сомовской выставки 1928 года, организованной Мифом, смогли перебраться в Париж.

Вот так, тихо и спокойно российский (чтобы не сказать советский) художник Сомов оказался в эмиграции.

Он, конечно, изначально западник. Всегда он больше всего любил Францию. В языке его, как у Кузмина, масса галлицизмов и просто французских словечек и фраз, причем не со времени переезда во Францию, а с детства. И в творчестве его изобилуют сценки жизни Версаля эпохи Людовиков с XIV по XVI, но когда в России племянник Женя Михайлов спросил его: «А хотел бы ты, дяденька жить в восемнадцатом веке?» — он воскликнул: «Ни в каком случае! Ты подумай, какой ужас! Из-за отсутствия канализации летом во дворце стояла такая вонь, что двор был вынужден его покидать. Отчасти из-за этого были построены небольшие дворцы в парке». Его увлечение временем фижм и пудры — это не что иное, как игра, продолжение детства. Вообще у него по многим параметрам период детства и юности чрезвычайно затянулся — практически на всю жизнь. Тот же образ жизни — без семейных забот, те же увлечения. Это характерно для многих людей гомосексуального склада.

Племянник не спрашивал: А не хотел бы ты, дяденька, жить на Западе? Сначала это было несущественно (легко было ездить туда — сюда), а потом бессмысленно задавать этот вопрос, коль скоро Сомов оказался на Западе. Но он уехал на Запад без острого желания. Скорее он желал бы жить в России, но чтобы Россия оказалась западнее. Он патриот. Еще в 1898 г., будучи в Париже, он готов был простить Званцевой ее передвижничество за то, что она русская женщина. «Вы знаете, — пояснял он, — хотя я всего две недели здесь, уже страшно скучаю по России или нет, по Петербургу, нет, по людям — наивным, простым, теплым, добродушным и уютным, которых здесь нет» КАС: 63). Россия для него замещается самым западным из своих городов — Петербургом. А еще дороже русские люди. Он и на Западе общался в основном с русской диаспорой: Рахманинов, Карсавина, Брайкевич, Гиршманы, Добужинский, Бенуа и, конечно, его Миф — Мефодий Лукьянов.

Он не был шовинистом, но характерная для многих гомосексуалов невольная антипатия к евреям у него была. Рисуя на заказ Дебору Карышеву, записывает в дневнике (7/20 февраля 1914 г.): «Она еврейка, но еврейская раса в ней едва заметна. Я не люблю еврейский, даже красивый тип» (Константин 1979: 126). Это не помешало ему дружить с евреями (Бакст. Гиршман). Тут не идейный и не бытовой антисемитизм, а лишь эстетическая антипатия. Но, похоже, из тех же корней.

Иллюстрация к повести Лонга

«Дафнис и Хлоя». 1930 г.

8. Боксер как Дафнис

Сразу же после выставки, организованной Лукьяновым, и переезда в Париж у Константина Андреевича появился новый юноша-натурщик, конечно, из русских — Борис Снежковский. Он был привлечен для создания серии рисунков к повести древнегреческого автора Лонга «Дафнис и Хлоя» — о неопытных влюбленных. Пастух и пастушка, Дафнис и Хлоя, были воспитаны в неведении и совершенно не представляли себе, для чего у людей детородные органы и как они действуют в любви. Влюбившись друг в друга и терзаемы любовным томлением, они обмени вались нежными и страстными ласками, но не знали, как утолить свою страсть, пока, после их долгих мук и метаний, опытная женщина не обучила Дафниса. Для издания этой эротической повести Сомову были заказаны иллюстрации, и он искал натуру.

Тема эта давно интересовала Сомова. Еще в 1920 г., на исходе Гражданской войны, в январе, он записывает в дневник: «Долго не мог заснуть и думал о… картинах, в моем воображении показавшихся мне прекрасными». Среди них — «Дафнис, Хлоя и Пан»:

«Дафнис склонился к Хлое, виден его затылок и его подбородок и рот, она полулежит у него на коленях. Пан около них анфас, но они его не видят…» (КАС: 195).

К. А. Сомов. 1934 г.

Портрет Бориса Снежковского.

Теперь, когда осенью 1929 г. Сомов получил заказ, он сообщает сестре: «Эта работа очень интересная для меня, но трудная, надо уметь хорошо рисовать голеньких, а я не умею». В декабре он сообщает, что «стал рисовать этюды и наброски с голого тела. Пока нашел одного русского, очень хорошо позирующего и хорошо, но слишком атлетично для Дафниса сложенного, и подговорил его на 10 сеансов». Теперь ищет девушку. «А мой натурщик, русский, 19 лет, оказался очень умным, образованным и славным. Так заинтересовался своим позированием и моей целью, что попросил меня дать ему прочесть роман Лонгуса…».

К. А. Самов за работой. 1936 г.

Художник стал с тех пор называть его Дафнисом. Книга вышла в 1931 г., а Борис стал другом художника и с 1932 года заменил ему в эмоциональном плане умершего Мифа. Художник сдружился и с родителями Бориса, ездил с ними в Гранвилье. Он сделал с Бориса не только серию эскизов для Дафниса, но и целый ряд портретов в течение 30-х годов, в том числе известный портрет обнаженного атлета с боксерскими перчатками. В 1933 г. начал серию акварелей-миниатюр на тему <Мужская натура на манер Буше». «У меня множество набросков с натуры «ню», большей частью с Дафниса… Может быть, эта серия будет из 10–12 номеров. Будет забавный, хотя и несколько скандальный ансамбль» (КАС: 410–402). Дружба продолжалась до самой смерти Сомова в 1939 г. Он умер внезапно и скоропостижно в возрасте 70 лет, до начала Второй мировой войны. Судьба избавила его от новой серии передряг.

Был ли Борис его любовником, неизвестно. Скорее всего, не был. Нам неизвестна его сексуальная ориентация, да и вряд ли его мог телесно привлечь старик-художник. Для старика же, с трудностями при ходьбе (он страдал от атеросклероза),