Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе - Анатолий Иванов

В общем, было о чем подумать Федору, но думать пока не хотелось, да и не было острой необходимости пока, и он жил, уйдя в себя, жил, как посторонний в своем доме. Анна гремела крынками и кастрюлями, Федор глядел на изогнувшуюся перед печкой жену, на бледно-желтые отсветы пламени, игравшие на ее влажном лице, и вдруг отметил, как бывало не раз, спокойно, равнодушно: «Ладная она все-таки…» Поднялся и вышел во двор.

Вышел он так, без цели, постоял на заснеженном дворе, поглядел, как гаснут на западе последние проблески. «У коровы, что ли, почистить?» Он направился было в коровник, щупая на ходу спички в кармане, чтобы засветить в темном хлеву фонарь. Но увидел неожиданно, как недавно осенью, тень в окошке в доме Инютиных, остановился…

Через минуту он, пригибая голову в дверях, входил к Инютиным. Анфиса стояла у печки, прямая, строгая, и глядела на него жестко, угрожающе подняв голову, как змея. Вера, растрепанная, в старом халате, выглянула из своей комнатушки и стала глядеть не на Федора, а на мать. На губах у нее плавала нехорошая усмешка.

— Мне уйти, что ли?

— Выйди на минутку, — сказала мать, не глядя на нее.

Вера, презрительно сжав губы, накинула полушубок, сдернула с гвоздя шаль.

— Только вы поскорей управляйтесь, — сказала она с грязным смыслом, ободрала Федора взглядом, проходя мимо. — А то мороз на улице, да и Колька вот-вот со школы придет.

Федор взял табурет, поставил к стене, у дверей, сел.

— Зачем пришел? — спросила Анфиса. Глаза ее были черные и холодные.

— Не знаю… — Федор действительно не знал, не понимал, как здесь очутился. — Тоскливо мне.

Она так же стояла у печки.

— Вот я все думаю, Анфиса… Уйду я от Анны.

Анфиса не шелохнулась, только натянулась, как почувствовал Федор, еще туже, ожидая его дальнейших слов. В комнате пахло кислым тестом — Анфиса, видимо, заводила квашню на завтра.

Федору захотелось вдруг, чтобы Анфиса упала перед ним на колени, заглянула, как бывало, ему в глаза преданно, по-собачьи, чтобы она начала признаваться ему в любви, а потом уткнула бы ему в грудь мокрое от слез лицо, всхлипнула, как девчонка, вздрагивала плечами, а он, вздохнув неопределенно, погладил бы все-таки ее по голове, по плечам. И чтобы вызвать все это, он сказал:

— Вот только куда уйти-то? Ты не примешь меня, должно.

— Найдешь… Вдов сейчас много по деревне.

Тишина в комнате зазвенела, стала звенеть все звонче, противнее и, казалось, вот-вот лопнет, расколется радужными брызгами, как брошенный с большой высоты на камень стеклянный лист. Но не лопнула, все продолжала звенеть.

— То есть как это — вдов? — усмехнулся он жалко и глуповато. — А… а ты?

— Я не вдова пока. Кирьян пишет: ничего, мол, воюю…

— Хе-хе!.. — Смешок его дважды булькнул в тишине, испугав самого Федора. — Это как же… понимать тебя?

— Я, Федор, Кирьяна ждать буду, — отчетливо проговорила Анфиса. — А ты больше не ходи ко мне…

Она замолкла, а слова ее бились под черепом, как тяжелые мохнатые шмели об оконное стекло. Он долго не мог понять их смысла, а когда понял, поднялась откуда-то жаркая волна, ударила в грудь, распирая ее, в голову, затуманив мозг. Он, покачиваясь, поднялся, чувствуя, что в ногах исчезла вся сила.

— Это… это ты чего такое говоришь? — Он вытер со лба шапкой испарину. — Разлюбила, что ли? — нашел он наконец нужные слова.

— Я сказала — у меня свой муж есть.

— Так, — хрипло произнес Федор. — Хе-хе, шило-мыло… А также и купорос.

— Уходи, Федор, — попросила Анфиса. — Там Верка мерзнет.

Федор не помнил, как вышел на крыльцо. У дверей стояла Вера, кутаясь в полушубок.

— Скоро же вы! — насмешливо сказала она и хотела скрыться в сенях.

Но ее слова возмутили, обидели Федора. Он схватил девушку за плечи, сильно тряхнул ее.

— А ты… ты?! — закричал он громко и яростно. — Что ты понимаешь?! Что понимаешь?

Наспех накинутая шаленка сползла ей на плечи, она упиралась в грудь Федору руками, запрокидывая голову.

— Вы что? Вы что?!

Ее лицо было близко от его глаз, но в полумраке все черты сливались, однако Федору на миг почудилось, что это не Вера, а сама Анфиса: те же острые плечи, которые он чувствовал сквозь овчину полушубка, тот же волнующий грудной голос, так же блестели в темноте ее зрачки — маленькими острыми точечками. Всего этого Федор испугался, оттолкнул Веру.

— Медведь… Ну и медведь! — крикнула она сердито, натянула шаль, загладила под нее ладонью волосы. — Что мне вас с матерью понимать? Вы мне давно понятные.

— Дура ты.

— Это — пока, а потом вырасту, может. — И, сверкнув в полутьме полоской зубов, шагнула в сенцы и захлопнула дверь.

Из усадьбы Инютиных Федор вышел не спеша, вспоминая, что Анфиса так и простояла столбом у печки, даже не шелохнулась, пока он разговаривал с ней. Он понимал, что Анфиса указала ему от ворот поворот. Несколько минут назад это его оглушило и раздавило обидой, но странно — сейчас обиды никакой не было, осталось только легкое удивление, недоумение какое-то. Ему казалось, что все это — и его приход к Анфисе, и ее слова, — все это было не по правде, а во сне. И Верка, у которой блестели зрачки, а потом сверкнула во тьме полоска зубов, тоже была во сне.

Где-то рядом звякнула уздечка, кажется. Федор поднял голову. У крыльца его дома стояла запряженная в розвальни лошадь. «Интересно, это кто же приехал к нам?»

Войдя в дом, он увидел Ивана. Тот сидел на голбчике. «Ишь ты, на мое место уселся…» — со злорадством отметил Федор.

Иван был в пиджаке, черной рубахе-косоворотке, из которой торчала тощая шея, на коленке у него висела шапка. Анна собирала на стол, из комнаты, где жили дети, раздавались голоса Димки и Семена, а из-за другой двери слышался говор Марьи Фирсовны и ее дочери Ганки.

Рядом с Иваном лежали его вытертое суконное пальто и тулуп. Первой мыслью Федора было — подойти к Ивану, взять его за шиворот одной рукой, а ладонью другой отворить дверь и вышвырнуть в сенцы, как щенка, а потом выбросить туда же пальто и тулуп, а дверь закрыть на крючок. И все сделать молча, безо всяких слов. Но он не сделал этого потому, что Анна, пока Федор раздевался, перестала собирать на стол, стояла и сторожила каждое движение мужа. А потом вышел из комнаты Семен, тоже поглядел внимательно на отца, молча снял с Иванова колена шапку, повесил на гвоздь.

— Андрейка куда запропастился? — спросила Анна и, не дожидаясь ответа, стала резать хлеб.

Федор, наверное, выполнил бы все же свое намерение, если бы не Семен, не голоса в той комнате, где жили эвакуированные.

— Интересный гость у меня… — выговорил он, не шевеля почти губами. — Это как же насмелился?

— А ты что, зверь какой, чтоб тебя опасаться? — спросил Семен.

— Тебя не спрашивают — ты не сплясывай!

— Поеду-ка я, — приподнялся Иван.

— Сиди! — Семен положил ему руку на плечо. — Сейчас, дядя Ваня, чай будем пить.

— А то ночевал бы у нас. Куда на ночь ехать? Мороз… — Это говорила Анна. Федор слушал голос жены и не верил. Это она, Анна, решилась при нем, Федоре, пригласить Ивана остаться ночевать?! Да что же это происходит? Анфиса, теперь Анна… Что такое произошло с ней, с Анной, это почему же она так смело говорит, будто не он, Федор, тут, в доме… и над ней, хозяин пока?! И Семка — ишь решительный какой!

Все это Федора изумило, напугало, он приткнулся где-то на стуле за кроватью и, поглаживая ладонью деревянную спинку, скобочкой сложив губы, глядел то на жену, то на сына, то на брата…

— Нет, никак невозможно, — качнул белобрысой головой Иван. — Я к Антону заезжал, они с женой тоже оставляли… Надо скорей лекарства доставить, худо Панкрату, вчерась всю ночь в жару прометался.

— В больницу почему не отвезли его? — спросила Анна.

— Не хочет. «Отлежусь», — говорит. Сам Кружилин вчера приезжал, на своей машине хотел отвезти. Не поехал.

Федор слышал в МТС, что председатель «Красного колоса», вернувшись недавно из области, простудился в дороге, слег в постель. И сказал вдруг, выплескивая на ни в чем не повинного Панкрата Назарова всю злость и раздражение:

— Чахоточного какая больница вылечит?

Иван поглядел на брата, вздохнул:

— Мы тоже боимся, что нынешнюю весну не переживет. Весной сильно тяжко легочным.

— Это кто же — мы?

— А в колхозе, — коротко ответил Иван.

Задавая свои вопросы, Федор все думал обеспокоенно: что же это такое произошло с Анной, отчего она так осмелела? И еще удивлялся, что начал как-то разговаривать с братом.

А потом Федор и вовсе перестал понимать себя, — когда Анна пригласила за стол, он поднялся и сел напротив Ивана.