Том 11. Монти Бодкин и другие - Пэлем Вудхауз

— Вы, наверное, удивляетесь, — сказала она. — Честное слово, я бы не стала все это делать без крайней необходимости. Вы — хороший парень, очень хороший, но дело есть дело. Все как с этой торговлей. Вы мне — жемчуг, а я вам — прекрасную пешую прогулку, которая принесет пользу, и даже удовольствие.

Монти был озадачен, но теперь все понял.

— Господи! — выдохнул он. — Да вы же воровка!

— Надо чем-нибудь заниматься.

— Как стыдно! Такая милая женщина — и тыкает револьвером приличным людям в ребра.

— Я вас понимаю, даже согласна, что в лучшем обществе это не принято, но поймите, миленький, мы просто теряем время! Оставь меня, хочу побыть одна, как сказал один дядя. Короче, выходите из машины.

— Вместе с тобой! — сказал Шимп, появляясь сзади, как черт из табакерки. — И поживее, я спешу. Да, Долли, брось свой бульдог и оставь футляр на месте. Я не хочу неприятных случайностей.

Никто не убеждает лучше, чем человек с револьвером. Величайший оратор мог бы говорить несколько часов, и все зря, а Шимп убедил Монти и Долли в кратчайший срок. Молча смотрели они, как удалялась машина. Только когда она совсем скрылась, Долли заговорила.

Слово, которое она произнесла, было таким ярким и емким, что соломенные волосы зашевелились. Монти слыхивал всякие ругательства, например, в клубе «Трутни», когда кто-то прищемил палец Дарси Чизрайту, но вот этого выражения не знал, и оно подействовало на него, вероятно — своей новизной.

Долли вроде бы чувствовала, что позволила себе лишнее.

— Прошу прощения, — сказала она. — Вырвалось.

— Ничего-ничего…

— Если бы вы знали, как я себя чувствую!

— Да уж, могу себе представить.

— Прямо хоть кричи!

— Кричите, если хочется.

— Вы действительно хороший парень, — отозвалась Долли. — Наверное, злитесь на меня?

— Ни капельки! — ответил Монти. — И знаете, почему? Умеете хранить секреты?

— Не очень.

— Ну, этот постарайтесь сохранить. Жемчуг — фальшивый.

— Что?!

— Подделка. Могу произнести по буквам. Питер, Оскар, Дэвид, Дэвид, и так далее. Их выращивают в Японии.

— Вы шутите.

— О, нет!

— То есть, он ничего не стоит?

— Не больше бумаги, на которой написана цена.

— Поверить не могу!

— Конечно, не можете. Но поверите, когда услышите все. Чтобы услышать все, у Долли ушло достаточно времени, так что к концу рассказа они уже подходили к Меллингему. Вероятно, о ней много говорит то, что прежде всего она восхитилась мистером Лльюэлином, которому достало ума придумать такой способ, чтобы разрешить свои финансовые трудности.

— А ведь и не подумаешь, что у него есть мозги.

— Что вы, он очень умный. Я самого высокого мнения о его мыслительных способностях. Во время полицейской облавы он просто незаменим. Да, мозги у него — будь здоров.

— Если миссис Лльюэлин узнает про эти фокусы, она его размажет по ковру в гостиной.

— А как она догадается? Джентльмен, только что покинувший нас, забрал все доказательства. Кстати, а кто он такой? Мне показалось, вы его знаете, да я и сам его где-то видел.

— Это Твист. Считает себя сыщиком. Миссис Лльюэлин, наверное, поручила ему сторожить жемчуг, а для виду — наняла лакеем к мужу.

— Ой, Господи! Значит, он вернет ей ожерелье?

— Не смешите меня. Все, на что Шимп накладывает лапу, выходит из обращения. Кстати о смехе, сейчас я посмеюсь. Когда я представлю, как Шимп пытается получить за нитку со стекляшками пятьдесят тысяч, а она не стоит и десяти долларов, я просто лопну от хохота. Ну что ж, здесь мы расстанемся, братец Бодкин, — сказала Долли, когда они подошли к главной улочке Меллингема. — Мне еще надо зайти на почту, отправить телеграмму Мыльному, а вы, наверное, захотите поболтать с хозяйкой.

Глава XII

Мистер Лльюэлин чувствовал себя необычайно бодро. Он еще не опустошил бутылку шампанского, но выпил достаточно для того, чтобы прийти в самую лучшую форму. Самым замечательным плодом возлияния было то, что страх перед Грейс полностью исчез. Подумаешь, Грейс! Если он чего не перепутал с тех, училкиных дней — пыль под чьей-то там колесницей,[140] не больше. Зайдет — он посмотрит на нее и сразит неназойливой беспечностью, как какой-нибудь из этих храбрецов, о которых он говорил Монти; да, тех самых, что усмиряют кровожадных самодержцев леса.

День продвигался и достиг вершин красоты. Небеса стали еще синее, ветерки — еще нежнее, а птицы и пчелы делали свое дело с тем особым блеском, с той избыточной живостью, в которых — вся разница. Быть может, мы не вправе сказать, что, глядя из окна спальни, Лльюэлин ощутил зов пустыни, но он подумал, что неплохо бы выйти на воздух. Спрятав бутылку под кровать, он спустился вниз и шагнул в открытые просторы. Вскоре после того, как он присел на ту же скамейку, на которой недавно сидела Долли Моллой, глаза его закрылись, и он почти сразу заснул.

Проснувшись, он обнаружил, что к нему присоединилась Санди. Она сидела рядом, и, поглядев на ее профиль, он сразу понял, что с ней не все в порядке. Именно такими бывают девицы, которым судьба недавно дала в зубы. Когда она повернулась к нему, он заметил, что глаза у нее грустные, лицо озабоченное. Она напомнила ему его четвертую жену, которая выглядела именно так, когда он рассказывал ей смешную историю.

— Простите, — сказала Санди. — Я не хотела вас разбудить.

— А я прикорнул? Тяжелая была ночка. Грейс заставила меня просидеть до утра в столовой. Что случилось? Ты какая-то невеселая.

— Что мне веселиться? Меня только что выгнали.

— Грейс тебя уволила?

— Да.

Лльюэлин нахмурился.

— Слишком она любит распоряжаться! Ну, мы это исправим, — сказал он, или вернее, сказало его голосом шампанское. — А в чем дело?

— Она узнала, что у Монти нет знатных родственников.

— Кому они нужны? Вот у меня, к примеру, их тоже нет, а сам я не хуже других.

— Я сказала ей, что они у него есть. Поэтому она его и взяла.

Лльюэлин все понял. Страсть жены к аристократии не укрылась от него.

— Так что мне придется уехать в Америку, — продолжала Санди.

— А что плохого в Америке? Земля свободных, обитель отважных.

— Да, но Монти останется в Англии, и я его больше не увижу, — сказала Санди, и слезы, которые до этого она пыталась сдержать, хлынули своим ходом. — Не надо меня гладить по голове, — добавила она.

— Надо, — уверенно возразил Лльюэлин. — Если я не могу гладить тебя по голове, кого же мне тогда гладить? У меня сердце кровью обливается. А почему ты думаешь, что Бодкин не поедет за тобой в Америку?

— Зачем ему ехать? Он меня не любит.

— Дура ты, честное слово! Любит.

— Что!

— Сам говорил. О, если бы ее обнять — ну, в таком духе. Поскольку я как раз сказал ему, что ты от него без ума…

— Что?!

— Ну да, сказал. Мужчинам нравится слышать такие вещи. Мы как раз шли из этого клуба.

— Вы же обещали!..

— Не доверяй человеку в моем положении. Неужели ты думаешь, что я смог бы управлять такой студией, если бы иногда не нарушал слова? Хочешь, чтобы я держал обещание, напиши все на бумаге, позови свидетелей, нотариуса и поставь печать. Даже после этого у тебя останется шанс пообщаться с моими адвокатами. Но мы отвлеклись. Пока ты меня не сбила с пути, я говорил о том, что Бодкин считает тебя лучшим созданием на свете и готов отдать полцарства за возможность поставить твои тапочки рядом со своими. Только одно его держит — это самое обязательство.

— Он помолвлен с Гертрудой Баттервик.

— Знаю. Он мне все сказал. Она — дочь человека, который приглашает на обед и кормит овощами с морковкой. У такого отца не может быть приличная дочь. Чем раньше Бодкин от нее отделается, тем лучше.

— Как он от нее отделается? Он очень благородный. Вот кто всегда держит слово.

— Молодой еще. Подрастет — образумится.

— Он не может сказать ей, что любит меня.

— Почему? Может. Позвонит по телефону… Да ты не беспокойся! Очень скоро она его сама выгонит.

— Хотела бы я так думать!

— Ну и думай. Что за прок сидеть и плакать? Честно говоря, он уже кое-что сделал. Надеется попасть в тюрьму, а это все разрешит.

— В тюрьму?!

— Он увез этот фальшивый жемчуг и обронит его по дороге. А когда он вернется без жемчуга и расскажет, как его ограбили, миссис Лльюэлин сейчас же его посадит. Собственно, она уже собирается. Тогда эта мымра его прогонит, и все хорошо. Много ему не дадут, а пока что ты сможешь носить ему передачи.

Последние несколько фраз Лльюэлин произнес неразборчиво и наконец опять заснул. Он привык спать восемь часов, а не коротать ночи в креслах. Сквозь дрему он смутно слышал, как Санди что-то еще говорит, но его не смогли бы уже разбудить из пушки.