Мы дрались с «Тиграми» - Артем Драбкин

— Обязательно приду и посмотрю, — ответил я сержанту по-прежнему сухо и формально.

Между тем наша пехота достигла вслед за немцами лесополосы и начала по ту сторону от нее окапываться, потому что противник залег в очередной посадке и открыл сильный огонь.

Видя, что и наши, и немцы до завтрашнего дня атаковать друг друга не собираются, я решил сбегать на батарею, посмотреть, что же там случилось. Связиста Штанского оставил с телефоном в лесопосадке около Абаева. Если немцы снова зашевелятся, Абаев вызовет меня к себе по телефону.

Огневики, как всегда, встретили меня восторженно:

— Старший лейтенант пришел!

— Живой-невредимый!..

Иду к первому орудию, позади которого обычно находится Минеев. Он, радуясь встрече, встал на ноги и, как всегда, заулыбался. Но, вспомнив мой взыскательный тон, опустил голову.

— Ну, показывай, где снаряд разорвался, — даже не поздоровавшись, строго спрашиваю провинившегося сержанта.

— Я стою на том месте, куда меня отбросило. Пойдемте, покажу, где сидел, когда подо мною снаряд разорвался.

Вижу, среди травы уходящая вертикально вниз дыра размером с ведро. Края дыры-сплошьутыканы осколками от снаряда.

— Вот тут, над самой дырой, я и. сидел, передавал старшему на батарее ваши команды…

Он продолжал объяснять, но я уже все понял. В метре от него в землю угодил снаряд, прошел наискосок по грунту и разорвался точно под ним. Земляная подушка спасла телефониста, но взрыв отбросил его вместе с землею метров на шесть в сторону. А Капито-ныч продолжал рассказывать:

— Слышу, прицел все время уменьшается, понял, что немцы наступают. Вдруг в метре перед собою ошутил сильный удар по почве, земля вздрогнула, и, не успел опомниться, как подо мною что-то лопнуло, и я полетел вверх, боль дикая прошибла спину, голову. Пришел в себя — в руке трубка, а на ней обрывок шнура. Когда очухался, пополз сюда, к воронке. А тут аппарат с обрывком шнура на боку валяется. Что делать? Запасные телефоны еще не привезли со старой позиции, знаю, что у вас там бой идет, надо поскорей шнур исправить, а в нем вместо разноцветных проводов — все белые! Какой с каким соединять — неизвестно! Пока перепробовал наугад концы да вдобавок голова кружится, не отошел еще от прыжка, вот время-то и ушло.

— Да, — сказал я примирительно, — не хватает на заводах разноцветных проводов, вот и застопорилось у тебя соединение. Однако — счастье твое, что немец по ошибке или случайно поставил взрыватель снаряда не на осколочное, а на замедленное действие, вот и получился подземный взрыв. А может, взрыватель неисправным оказался. Слой земли и спас тебя. Взорвись снаряд нормально— от тебя бы и кусочков не осталось. Ты прости меня, Иван Капитоныч, что не поверил тебе. Да ведь и неудивительно: любому скажи, что под человеком снаряд разорвался, а он через десять минут по телефону говорит, — ну кто бы поверил?

А сам подумал: хорошо, что Капитоныч остался жив, даже сумел наладить связь и мы отогнали немцев на их старые позиции, а то бы так и остался я у немцев в тылу — или погиб, или в плен бы попал.

— Вы — специалист, бывалый фронтовик, и то не поверили, — уныло сказал мой сержант. — Кто же мне дома-то поверит, если живой вернусь?

Иван Капитоныч остался живым и невредимым. Ни немцы, ни японцы не убили его. В ноябре сорок пятого я демобилизовал и проводил его из Монголии в Пензу.

Только в шестидесятом году я вспомнил про Минеева и его снаряд. Написал в «Пензенскую правду», хотел разыскать сержанта. Какой-то бездушный формалист ответил мне: «Мало ли каких случаев не бывало на войне». Что тут скажешь?

Полсекунды спасли две жизни

Дивизия продолжала наступать в южном направлении. С тяжелыми боями мы овладели станцией Борки. Впереди был маленький хуторок Сидоры — ну что там, подумалось, какой-то десяток дворов. А оказалось — сильно укрепленный опорный пункт немцев! Дался он нам неимоверно тяжело. Три дня кровопролитных боев поставили десятидворок Сидоры в один ряд со Ржевом, Солью, Днестром, Белградом, Веной и Прагой, при взятии которых дивизия понесла особенно большие потери.

Я со своею батареей продолжаю поддерживать батальон Абаева. Гаубицы стоят в двух километрах позади, за рощицей, а мой наблюдательный пункт располагается чуть правее хутора, на песчаной опушке небольшой сосновой рощицы, рядом с КП Абаева. В ста метрах впереди окопались роты батальона. Первой из них командует лейтенант Спартак Беглов. В восьмидесятые годы это будет талантливый телевизионный комментатор, а в том бою 5 сентября сорок третьего лейтенанта Беглова тяжело ранят.

Фашисты не только стойко оборонялись, но и часто контратаковали нас пехотой и танками, поэтому с рассветом я уже сижу у стереотрубы, рассматриваю, что изменилось у немцев за ночь. В песчаном грунте мы, как и пехота, вырыли ровики только по пояс. В полуметре перед моим ровиком стоит молодая сосенка, к ней мы и привинтили стереотрубу. Рядом со мною, тоже на бруствере ровика, сидит с телефонным аппаратом самый молоденький в батарее связист Володя Штанский. Мы хорошо замаскированы сосновыми ветками, только кончик стереотрубы чуть-чуть возвышается над маскировкой. Стереотруба имеет десятикратное увеличение, поэтому расположенные в полукилометре от меня немецкие позиции я вижу как с пятидесяти метров. Слева восходит солнце, его острые лучи попадают под козырьки объективов стереотрубы, мешают мне смотреть. Вдруг вижу: из-за бугра позади немецких окопов показались башни немецких танков. Они быстро растут в размерах, обнажая все больше деталей стальных чудовищ. Вот уже видны орудийные стволы, на их концах набалдашники дульные тормоза, — значит, это «Пантеры»!

— По местам! — полетела по телефону моя команда на батарею. — По танкам, прицел… батарее, десять снарядов, беглый. Огонь!

Танки двигаются быстро, уже миновали бугор и приближаются к траншее своей пехоты. Я верно рассчитал скорость движения немецких танков и время полета моих снарядов. Телефонист докладывает: «Выстрел!» — значит, снаряды уже в полете. Танков более двадцати. Только они достигли рубежа окопов своей пехоты, на них посыпались мои снаряды. Мчащаяся на нас стальная армада тонет в дыму разрывов и мелкой песчаной пыли. Танки ослеплены. Им ничего не видно ни спереди, ни с боков. Куда двигаться и во что стрелять — неизвестно, да и невозможно в таком затмении. Поэтому они поворачивают назад. Когда оседают пыль и дым, на опустевшем солончаке сплошь зияют большие воронки и жарко горят два танка. Тяжелые полуторапудовые гаубичные снаряды сделали свое дело.