Всё, что у меня есть - Труде Марстейн

Тетя Лив проводила у смертного одра моей мамы долгие часы. Когда я однажды приехала навестить маму, тетя Лив сидела рядом с кроватью, и складывалось впечатление, что она сидит там давно. Казалось, завидев меня, она обрадовалась даже больше, чем мама.

— Здесь такой замечательный персонал! — воскликнула тетя Лив. — Нам принесли кофе и булочки.

Мама кивнула.

— Но у меня нет сил ни есть, ни пить, — сказала она. — Вообще нет.

— Ты не привела с собой Майкен? — спросила тетя Лив.

— Майкен сейчас в Осло, — ответила я.

— Если нужно посидеть с ней, только скажи! — воскликнула тетя Лив. Майкен тогда было семнадцать лет.

— Здесь такой замечательный персонал! — повторила она снова. — Нам принесли кофе и очень вкусные булочки.

— Ну, не все здесь такие замечательные, — возразила мама.

— Моника-Моника, — продолжала тетя Лив. — В то лето, когда тебе было чуть больше годика, ты висела на мне словно маленькая обезьянка, не желала выпускать меня из виду, и мне приходилось затаскивать коляску с тобой в магазин. Если я уходила от тебя, ты орала как резаный поросенок. Я была твоей суррогатной матерью, пока твоя настоящая мама болела. Думаю, ты и считала своей матерью меня.

Обезьяна, поросенок… Только тетя Лив могла сравнивать детей с животными. Кожа маминых рук и шеи была такой тонкой, покрытой синеватыми и желтыми пятнами, похожими на синяки. Мама повернула голову и посмотрела на тетю Лив. На маме была ночная рубашка, она не надевала свою одежду уже много недель.

— Я ужасно много болела, — произнесла мама. Она говорила с огромным усилием, тело ее напрягалось, словно она пыталась сесть. Тетя Лив взяла ее за руку.

— Ты… ты столько мне помогала! — Мама выговаривала каждое слово медленно, с трудом. Как давно мне хотелось, чтобы она это признала.

Геометрический рисунок пастельных тонов на занавесках, блики на зеленом линолеуме.

— Это было в радость, — отозвалась тетя Лив. — Только в радость.

Квартира на улице Кристиана Микельсена светлая, с большими окнами, паркет лакированный. Здесь уже пять друзей Майкен, я знаю только двоих: Кристин, которая будет жить во второй комнате, и Лоне, — у обеих девушек волосы зачесаны в высокие хвосты. Двое других — молодые люди, и очевидно, что Гейр с обоими раньше встречался. Внизу у машины они подали мне руку и представились: Макс, Томас, а потом перенесли все, что лежало в прицепе, в квартиру.

Припарковав машину, приходит Гейр. На лице Майкен застыло вечное пренебрежительное выражение бывалого человека; есть что-то искусственное в том, как она разговаривает со своими друзьями, и что-то еще более ненастоящее, когда она обращается ко мне или к Гейру. Вдруг в квартире появляется еще один молодой человек, он подходит к Майкен и долго целует ее в губы. Когда он разжимает объятия, она громко смеется, запрокинув голову, и напоминает мне в этот момент себя саму, четырехлетнюю. Она всегда была актрисой, самоуверенной, радующейся жизни.

Гейр поднимает столешницу письменного стола и спрашивает, куда ее нести.

— Может, мне ее прикрутить прямо сейчас? — спрашивает он.

— Не-е-е, не надо, я думаю, мне поможет Фабиан, — говорит Майкен. — Правда же, Фабиан? Ну, или ладно, ты тоже можешь. Пап, да, прикрути-ка ты.

Майкен ведет себя так, словно щедро раздает задания не в меру ретивым помощникам.

— Майкен именно такая, какой должна быть, — заметил Толлеф, когда Майкен было пятнадцать. — Будь она такой, как хочется тебе, ее вообще невозможно было бы выносить.

Вспоминается Терье, который безразличным тоном говорит:

— Думаю, тебе надо иногда говорить свое веское «нет». Потому что, поощряя такое поведение, ты оказываешь ей медвежью услугу. Тебе же вместе с ней жить, по крайней мере еще какое-то время, разве нет?

Майкен ходила по дому и демонстрировала черты характера, которые, как она настаивала, и составляли ее индивидуальность, но на самом деле были лишь проявлением подросткового возраста. Она во всем искала подвох, все принимала в штыки, любой нейтральный комментарий воспринимала как оскорбление. Завтраки готовила себе сугубо экзотические — заливала мюсли фруктовым кефиром, добавляла туда тыквенные семечки и сушеные ягоды годжи. Накладывала на лицо маску для жирной кожи, наносила на волосы средство против секущихся кончиков и все время отправляла и получала эсэмэски, при этом требуя, чтобы ее воспринимали всерьез.

Когда Майкен заявила, что хочет жить с Гейром постоянно, я поначалу воспротивилась и позвонила Кристин.

— Майкен пятнадцать, Моника, — сказала Кристин. — Не думаю, что в твоих силах ее изменить. Да и что в этом такого, если она хочет жить с Гейром?

— А если он ею манипулирует? — возразила я. — Вовлекает ее в наши с ним конфликтные отношения?

— Ты это сейчас серьезно? — спросила она. Иронию в ее словах не услышать было невозможно.

Гейр ставит столешницу на ребро и прислоняет к стене, мускулы на руках напряжены. Я подхожу поздороваться с Фабианом, он выдерживает мой взгляд, пока мы обмениваемся рукопожатиями.

Когда я ушла от Гейра, он, конечно же, помог мне перевезти вещи в новую квартиру, он ведь всегда мне во всем помогал, а потом все изменилось, и он не захотел больше ни в чем мне помогать. Он присутствовал при родах, видел меня в слезах, когда меня рвало, видел, как я мажу лицо кремом против морщин, подрезаю ногти на ногах. Вечно рассыпанный по столу сахар. Светящее сквозь немытые стекла солнце. Вот Гейр убирает стаканы и бутылки от виски после ухода Ивонны и Калле, когда мы остаемся вдвоем. Вот Гейр играет с Майкен в лото, собирает пазлы, строит огромный корабль из лего, рисует мартышку, поедающую банан, роняет миску с пластмассовыми бусинами, и они рассыпаются по всему полу… У Майкен как-то осенью был период, когда она по утрам непрерывно кричала. И все потихоньку шло своим чередом, то и дело у меня появлялось чувство, что все каким-то образом складывается. Это чувство не было плохим, скорее хорошим.

Расставшись с Гейром, я пыталась собрать воспоминания за последние десять лет, припомнить моменты страсти — романтические отпуска вдвоем, совместные идиллические завтраки. Но в память врезалось только то, как я смотрю на него со стороны, изучаю его. Мне нравилось то, что я видела; ощущение, что я сделала правильный выбор, успокаивало меня, позволяло расслабиться. Особенно нравился мне Гейр — отец семейства. Вот он склонился над настольной игрой или несет Майкен на плечах. И еще Гейр с пылесосом в руке. Длинные, широкие движения, он двигается по комнате, обставленной мебелью из ИКЕА и комиссионных магазинов, чуть ссутулившись, в