Сам о себе - Игорь Ильинский

Однако, к счастью, как я уже говорил, я попал в другую творческую обстановку, не имевшую ничего общего с положением в бывшем Александрийском театре. Очень быстро некоторое наличие такого, по-видимому, свойственного мне легкомыслия уступило место художественной работе и взыскательности. Так было с Хлестаковым, затем с Загорецким в «Горе от ума», а первая годовщина моего пребывания в Малом театре ознаменовалась для меня вводом в «Лес» Островского в постановке Л. М. Прозоровского при близком содружестве с П. М. Садовским.

Я не буду останавливаться на работе над Загорецким, которая не имела особого значения среди других первых ролей в Малом театре. Лично я большого удовлетворения здесь не изведал, и она не прибавила мне ничего нового, как то было с ролью Хлестакова. Сказалось то, что мне не было уделено достаточно внимания со стороны режиссуры (И. Я. Судаков и П. М. Садовский). Сам же я не сумел проявить инициативу во второй своей работе и скромно следовал указаниям режиссеров. Кроме двух, трех удачных, занятных интонаций и «скольжения по паркету», которое я проделывал довольно искусно, я как актер ничего не внес в этот спектакль.

Гораздо серьезнее оказалась работа над Аркашкой. Я охотно пошел за режиссером Л. М. Прозоровским, который стремился «очеловечить» моего мейерхольдовского Аркашку и пытался медленно, но верно убедить меня отказаться от многих внешних приемов и трюков в роли, заменив внешние театральные приемы углубленностью и жизненностью образа.

Пров Михайлович Садовский, который, как я уже рассказывал, весьма скептически отнесся как к моему вступлению в Малый театр, так и к успеху в Хлестакове, вдруг очень сердечно стал относиться ко мне на репетициях «Леса».

По-видимому, он вполне принимал меня как партнера, так как я не мешал ему играть и находил с ним общий сценический язык.

Я был счастлив и гордился тем, что впоследствии он мне сказал, что я лучший Счастливцев, с каким ему приходилось играть. По его словам, он не ожидал, что я заговорю с ним на репетиции тем простым языком неудачливого провинциального актера, которым я с ним заговорил, и что он увидит в моих глазах ту человеческую горечь, которая заразит его как партнера.

В дальнейшем Пров Михайлович полюбил меня, как мне кажется, как актера, сошелся со мной и как с человеком. В нем я обрел старшего друга в театре, который привил мне в дальнейшем любовь и уважение к традициям Малого театра.

Первый этап моей работы в Малом театре был закончен. Экзамены выдержаны. Для того чтобы яснее можно было подвести итоги этой работы, я хочу напомнить читателям статью С. Н. Дурылина, помещенную в журнале «Искусство и жизнь» (1939, № 9) под названием «Игорь Ильинский в Малом театре».

«Весною 1938 года Игорь Ильинский дебютировал в Малом театре в роли Хлестакова, – писал С. Н. Дурылин.

Теперь, когда кроме Хлестакова Игорь Ильинский сыграл еще три роли: Загорецкого («Горе от ума»), Счастливцева («Лес») и дьяка Гаврилу («Богдан Хмельницкий» А. Корнейчука), представляется уже несомненным, что встреча Игоря Ильинского с Малым театром является глубоко благотворной не только для самого артиста, но и для старейшего русского театра...

...Талант И. Ильинского подобен самоцвету, переходившему из рук в руки разных мастеров-гранильщиков: чем больше пробовали они на нем различные приемы гранения, тем сильнее проявлялась его природная игра...

...Выступать на подмостках Дома Щепкина в пьесе, где Щепкин утвердил навсегда реализм как основу русского театрального искусства, значило для Ильинского – сбросить со своего таланта «ветхую чешую красок чуждых» (выражение Пушкина). Работая над Хлестаковым, а позже над Счастливцевым, Ильинский упорно шел к правде переживания, к внутренней достоверности образа, к емкой простоте формы. Но это не значило, что, идя на подмостки Малого театра, Ильинский отказывается от всего, чем обогатили его двадцать лет предыдущей работы. Он сохранил выразительность жеста; он сберег богатейшую гамму движений; он еще тщательнее разработал тончайшие средства мимики. На сцену Малого театра словно пришел правнук Живокини: подобно этому актеру-жизнелюбцу, Ильинский всячески защищает от режиссера и гримера свое лицо. Он не гримирует, а мимирует свое лицо: ему необходимо сохранить в неприкосновенности свое лицо, чтобы каждый его мускул был свободен отдаться всей полноте той жизни, той веселости, которая ключом бьет внутри актера. Совершенно так же Ильинский защищает свободу жеста и движения: он не подчиняет ее никакой внешней характерности, он боится как огня подменить живое движение оживленной позой давно написанного «характерного» портрета – Хлестакова или Счастливцева.

С первого дебюта Ильинского в роли Хлестакова обнаружилось, что перед нами не только новый Хлестаков, но и новый Ильинский. Не было сомнений, что перед нами – зрелый художник реалистического искусства, учившийся у весьма компетентного режиссера – у самого Гоголя...»

Статья эта подводит итог моему вступлению в Малый театр.

Судьба дала мне возможность спокойно проработать в театре три года, когда разразившаяся Великая Отечественная война, стремительно обрушившаяся на советских людей, ворвалась и в жизнь советского театра.

Естественно, что у Малого театра, как и у всего советского искусства, появились новые задачи и новые насущные обязанности и заботы. Как и все советские люди, люди искусства, чем могли, помогали Советской Армии, помогали фронту.

Прежде чем перейти к событиям в жизни Малого театра и лично моим, связанным с годами Отечественной войны, я хочу рассказать еще об одной моей работе, которая была закончена перед самым началом войны.

Эта работа была для меня значительна тем, что в ней я впервые для себя столкнулся с образом современного советского положительного человека. Это была роль Саливона Чеснока в комедии А. Е. Корнейчука «В степях Украины».

Правда, до войны я сыграл еще одну классическую роль – актера Шмагу в пьесе Островского «Без вины виноватые». Но эта роль не была для меня принципиально значительной и интересной, она была главным образом ценна тем, что я сумел избежать в ней повторения Аркашки.

Критиками мой Шмага был оценен высоко, зрителями тоже. Вот, например, отрывок из одной рецензии: «Игорь Ильинский ключом к образу Шмаги выбрал его фразу: «Артист горд!» Ильинский рисует правдивую и типичную фигуру дореволюционного русского провинциального актера, опустошенного, опустившегося, всегда пьяного, но не теряющего своего достоинства, гордости загубленного жизнью неудачника, стремления отстоять свою независимость в гнусном мире «талантов и поклонников». Внешне роль Шмаги разработана Ильинским с исключительным мастерством и блеском. Играет он остро, выразительно и в то же время чрезвычайно скупо и экономно в смысле приемов воздействия на зрителей».