Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона - Еремей Парнов

— У него дела в Мехико, — отозвался Ратмир, склоняясь над агатовой плитой. — Один и тот же рисунок: Луна, Венера, Юпитер, Полярная звезда.

— Совершенно точно, — Вестерман тоже присел на корточки. — Растительный крест — символ вечной жизни. Кукуруза умирает в початке и возрождается в зерне, как и мы, смертные, в череде поколений. Майя не страдали излишним оптимизмом, но стремление к бессмертию — отличительная черта их культуры.

— Не только их, — заметил Борцов, — по-моему, это универсальный принцип.

— По большей части, но здесь есть своя специфика. Они очень своеобразно пытались разрешить извечные вопросы с помощью математики. Поразительная мистика чисел. Непостижимая уму игра множеств. Если китайцы стремились запрограммировать изменчивость бытия двоичным кодом на основе сплошных и прерывистых линий, то майя выбрали чистейшую из абстракций — цифру.

— Я тоже почему-то сразу подумал о Китае. И эта маска, как у Сыновей Неба, и вообще нефрит… Изощренный орнамент, сложная композиция, сверхчеловеческий порыв в запредельность… Очень похоже на искусство династии Чжоу. И там, и здесь в основе змеиный мотив. Извивы спирали, манящие в бесконечность, но не ведущие никуда. Ваша аналогия с даосскими гексаграммами попала точно в десятку, мистер Вестерман, — Борцов принялся увлеченно чертить пальцем по запыленному камню. — В змеиных кольцах зажата Вселенная. Я физически ощущаю магнетизм исступленной страсти, нарастающей с каждым новым витком. Как незаметно и, вместе с тем, неудержимо спираль оборачивается зеркальным отражением. Это уже кохлеоида — двойная спираль. Мир и антимир в их единстве и несоприкасаемости. Безумие, вырастающее из рациональной абстракции. Дух захватывает от восхищения и, вместе с тем, подступают слезы отчаяния. Не понимаю…

— Как глубоко вы прочувствовали… Ваши книги издавались на английском, мистер Борцов?

— При чем здесь книги? — поморщился Ратмир, но в конце концов отозвался на просьбу и привел несколько названий. Вестерман, поинтересовавшись издательством и датой выпуска, занес их в блокнот.

— Вы угадываете самую сущность по отдельным намекам, — задумчиво произнес археолог. Редкий дар… Как вы думаете, что это такое? — указал он на оскаленную змеиную пасть. Выточенная из цельного куска бледно-голубого нефрита, она свисала с низкого свода, на полметра не достигая гроба. В туманной толще остроперых чешуек просвечивались ржавые крапинки.

— Кетцалькоатл?

— Верно. Так называли «Пернатого Змея» ацтеки, но у майя он Кукулькан. Но я, собственно, о другом. Просто некорректно сформулировал вопрос. Это часть исполинского рупора. Труба квадратного сечения проходит сквозь всю толщу пирамиды. Майя верили, что мертвый вождь может говорить с ними с того света. Я живо представляю себе, как там наверху, в «Храме Чисел», сидит дежурный жрец, вслушиваясь в шорохи и вздохи, которые доносятся из колодца. Не знаю, какие советы давал мертвец. Шла ли речь о сроках полива подрастающей кукурузы? О звездах, пророчащих беды? Дождях? Или о жизни и смерти?

— Смерти? Конечно же, смерти! Овеществленный сон, видение угасающего мозга. Черная труба, в которой летят к последнему Свету. Галлюцинация, материализованная в камне — невероятно!.. Я думаю, что это не только рупор преисподней, но и канал для выхода души… Вам удалось расслышать какие-нибудь звуки?

— Гудит, как и надлежит пустому пространству. Резонатор вышел на славу. Не чета морским раковинам, где глухо шумит прибой. Вот вам и сочетание рацио и безумия, а вы говорите орнамент, спираль… Воплощенная математика!

— Но спираль — тоже математика, тем более — кохлеоида. Без тригонометрии не обойтись.

— Они и не обходились. — Распахнув пропотевшую рубаху, Вестерман почесал грудь. — Жарко… Вся прелесть в том, что у них была своя тригонометрия, своя алгебра.

— Так не бывает, — улыбнулся Ратмир, — дважды два всюду четыре. Насколько я помню, у майя двадцатиричная система. Зная принцип, их числовые порядки нетрудно перевести на привычный нам счет.

— Да, с числами особых трудностей не бывает, загадка лишь в том, как получены эти числа?.. Вы обратили внимание, что крышка саркофага представляет собой уменьшенную копию плиты в «Сталактитовой пещере»? Честь вам и хвала. Поднаторев на майяских кунстштюках, мы с Хосе тщательно все обмерили и начали колдовать с цифрами. Знаете, что получилось? Отношение площадей дает преинтереснейшую величину: 2,718, — Вестерман умолк, давая возможность прочувствовать.

— Постойте, постойте, — сосредоточенно заторопился Борцов, — что-то знакомое… Как?! — он хлопнул себя по лбу. — Неперово число? Основание натурального логарифма?.. Они не могли знать логарифмического счисления! Непер и Бюрги открыли его только в семнадцатом веке.

— Выходит — могли. Просто мы не имеем представления о том, каким образом они получали свои результаты. Точные до умопомрачения. Вы хорошо сказали: хочется плакать. Да я башку готов разбить об эти плиты!

— Логарифм, — задумчиво пробормотал Ратмир. — Logos и arithmos, Слово и Число… Что ж, древние глубоко понимали и то, и другое. Если можно начертать логарифмическую спираль, что мешает постичь математические законы? Кольца Великого Змея — Бога бесконечных перспектив.

— Не надоело сидеть в грязи, ребята? — подошел к ним Хейджберн, истекая, как и все, липким потом. — Я дохну от зноя. Послушайте, Тео, вы не боитесь, что ваши проклятые лампы лопнут от перегрева?

— Простите! — спохватился Вестерман. — Я позабыл выключить.

— Верно, — подал голос Хосе де Торрес, пошептавшись с Долорес. — Выруби свои софиты, pequeno.[75] Генеральная репетиция состоялась, а представление отменяется. Айда на воздух! Пора бы и горлышко промочить.

— Вы запоздали на день, — шепнул, наклонясь к Ратмиру, Хейджберн. — Торжественное открытие пришлось провести в узком кругу. Вообще-то старик ожидал мистера Джонсона. Он жутко разочарован, но не показывает вида. Я вас отрекомендовал как особо доверенное лицо. Не выдавайте меня и не сердитесь.

— Постараюсь, мистер Хейджберн, но боюсь, свадебного генерала из меня не получится.

— Зовите меня просто Брюс.

— С удовольствием, Брюс. Я — Тим.

На веранде их ждал стол, уставленный аппетитными яствами. На керамических блюдах внавал лежали колючие пучеглазые рыбы, красные от жара и перца цыплята, обложенные бататами и зеленой фасолью, и совершенно изумительные лангусты, топорщившиеся согнутыми хвостами и хлыстиками антенн. Половинки ананасов с вырезанной сердцевиной были набиты креветками и нежным мясом моллюсков.