Прокурор идет ва-банк. Кофе на крови. Любовник войны - Александр Григорьевич Звягинцев

комья, выворачивал из нее камни. Молча и сосредоточенно устраивал он последний приют для своих боевых друзей. Казалось, ничто не может вывести его из этого состояния. И он даже не повернулся, когда рядом с ним оказался в постепенно расширяющейся могиле американец. Вдвоем они углубили ее на длину автомата со штыком, потом, так же вдвоем, молча перетащили в нее все, что осталось от Алана и Бурлака. Прежде чем засыпать боевых товарищей, Сарматов перекрестился и тихо произнес:

– Прими, господи, с миром! Прими, чужая земля, прах воинов России! Вечная им память!..

Когда над Аланом и Бурлаком вырос холмик, он утоптал его, закидал ветками и травой, потом, отстегнув от пояса флягу, сказал:

– За всех вас, мужики! За всех, кто в Никарагуа, в Анголе, Мозамбике, Ливане, Сирии, в Афганистане…

Сделав глоток из фляги, Сарматов протянул ее американцу:

– По русскому обычаю, полковник…

Тот кивнул и, сделав глоток, вылил остатки ее содержимого на могилу.

Сарматов хмуро спросил:

– Чего вернулся? К тебе это уже не имеет отношения.

– Имеет! – ответил американец. – Майор, я, кажется, понял, зачем я понадобился Лубянке.

Сарматов равнодушно пожал плечами:

– Поздно, полковник!

– Советы уходят из Афганистана, и вашим позарез надо знать, кого из командиров моджахедов можно уговорить или купить, чтобы они не стреляли вам в спину. Лубянка вычислила, что цепь агентуры ЦРУ замкнута на меня, и решила получить информацию из первых рук.

– Это интересно, – заметил Сарматов и разорвал на колене штанину. – Но я уже ничем не могу помочь конторе дяди Никанора. У меня начинается сепсис, полковник! – Он кивнул на черное, распухшее колено.

– Мы должны дойти до ваших, – спокойно ответил американец.

– Мы?.. – удивленно переспросил Сарматов.

Американец, улыбаясь, протянул руку.

– Думаю, что мне наконец нужно кое-что рассказать тебе, майор! Позволь представиться – полковник Джордж Метлоу, или Егор Иванович Мятлев, ваш покорный слуга.

– Русский?..

– Настолько, что если потереть, то непременно обнаружишь татарина, как говорил великий Бисмарк.

– Невозвращенец?.. Оборотень? – скривился Сарматов.

– Мой дед, – сгоняя улыбку, ответил полковник, – хорунжий Оренбургского казачьего войска, тоже Егор Мятлев, покинул Россию в двадцатом году. Во Вторую мировую он воевал в Африке против Роммеля и получил из рук де Голля орден Почетного легиона. Они воевали за Россию, Сармат, и у меня, кажется, есть шанс помочь моей исторической Родине выйти из войны, не принесшей славы ее оружию. Я дам Кремлю информацию…

– Где гарантия, что она не будет дезой, которая еще больше затянет эту бойню? – хмыкнул Сарматов.

– Я рискую головой, Сармат. Я прагматик, как того требует моя служба, но забыть, что я русский, не могу и не хочу.

– Вот за это тебя и закатают на лесоповал, и ты никому не докажешь потом, ни вашим, ни нашим, что ты не верблюд…

– Ты пойми! – вскинулся Метлоу. – Америка добивается вашего ухода из Афганистана. Нам с тобой представилась возможность провести успешную совместную операцию КГБ – ЦРУ, поверь чутью разведчика, Сармат!

– Как говорят, если скрестить ужа и ежа, ничего путного не получится! – усмехнулся тот. – Только колючая проволока!

– Даже если мы сохраним жизнь десятку рязанских губошлепов, в этом уже есть смысл! А к лесоповалу разведчик, работающий против Советов, всегда готов.

– Почему тебе не передать информацию нашему посольству в Пакистане?..

– Без тебя мне не поверят: сочтут за провокацию ЦРУ. И… вряд ли я получу санкцию Лэнгли и госдепа на такую операцию… У нас там много таких, которые считают, что чем русским хуже, тем Штатам лучше…

– Логично! – покачал головой Сарматов. – Может, ты и прав, полковник, или как там тебя?.. Егор! Ну что же, сколько смогу шкандыбать, пошкандыбаю, а там посмотрим, казак! – с усмешкой добавил он, закидывая за плечи свой рюкзак и бросая взгляд на укрытый ветками и травой могильный холмик.

Вологда

Весна 1982 года

В учебке ОМСДОН они узнали много из того, чего ни в одной академии не узнаешь. Ну, например, преподаватель, полковник Елкин, рассказывая о применении бронетехники в условиях населенного пункта городского типа, помянул вдруг Будапешт 1956 года. Как триста новеньких «пятьдесятчетверок» прямо с железнодорожных платформ на восточном вокзале Келети входили по проспекту Ракоци в город… Это была акция устрашения – никто не собирался всерьез стрелять в городе из 76-миллиметровых пушек. По крайней мере, в тот момент не собирался. И задача у танков была одна: дойти до Дуная, до моста у горы Геллерт, где стоял расстрелянный восставшими (Елкин почему-то издевательски называл их инсургентами) знаменитый на всю Европу памятник советским воинам-освободителям. Мол, тогда мы, русские, вас освободили, а сейчас не дадим забыть вам про то, как вы должны быть нам благодарны… Там и дела было раз плюнуть! Расстояние – как от Белорусского вокзала до Кремля. В парадном строю… Ну и вот, сошло с платформ триста танков, а до моста дошел один. Его, лейтенанта Елкина, танк. И добро бы напоролись на фаустпатроны, на смертников со связками противотанковых гранат, на грамотные противотанковые засады. Ах, если бы! Но ведь стыдно и сейчас говорить: пожгли могучие танки, которые давали потом прикурить на Суэце, пожгли их эти самые инсургенты, да что там инсургенты – просто пацаны, стрелявшие из окон домов. И стреляли-то они даже не бронебойными – самыми обычными, из самых обычных пехотных винтовок довоенного образца – все, что нашлось к тому моменту на складах полиции. А беда была в том, что умные головы лампасников все считали, что дружба народов сильнее всех прочих национальных чувств. Вспоминая, как перед погрузкой им приказали срочно освежить окраску, Елкин и через много лет скрипел зубами от ненависти к начальству. Экипажи, даже толком не отдохнув, всю ночь мазали танки зеленой краской, обводили ленивцы белой – словом, наводили красоту, как перед парадом. И шли потом, как на плацу или на Красной площади: башенные люки открыты, на корме с обоих бортов сияющие свежей покраской трехсотлитровые баки с запасным горючим… Вот по бакам-то инсургенты и стреляли. И по открытым люкам. Ну, с люками-то ребята сообразили быстро: тут же перестали красоваться наверху, спрашивать у цивилизованных европейских горожан дорогу, стрелять у местного пролетариата сигареты. А вот от баков вовремя успел избавиться один Елкин, повезло. «И вот, ребята, посмотрите, какие мы, русские, мудаки, – любил завершать такого рода незапланированные экскурсы полковник Елкин. – Ничему нас эта наука не учит. Ну не суй ты танки в город, не суй! Нечего им там делать, сожгут, к бабке не ходи. Ведь так уж и в Берлине в сорок пятом было, – победителей