В небе Китая. 1937–1940. Воспоминания советских летчиков-добровольцев. - Юрий Чудодеев

— Я — старый член РКП (имея в виду нашу партию).

Но в подробности не вдавался, а однако веры в его партийность не было ни у кого. Почему РКП? Почему не КПК? Эти вопросы оставались без ответа. Действия его не сочетались с партийными идеалами, поведением коммуниста.

Вспоминая один эпизод. Громадный самолет ТБ-3 при развороте на полосе выкатился на раскисший после дождей грунт и одно колесо погрузилось в него по самую ступицу. Его надо было вытянуть на полосу. При отсутствии буксировщиков и другой подобной техники применялся один-единственный способ — сгонялись сотни людей, которые вытягивали самолет канатами, прикрепленными к стойке колеса. Канаты облеплены людьми так, что руку некуда просунуть. Но дело не двигается. И тогда рассвирепевший Ли бежит между канатами, раздавая увесистые пощечины всем, кто попадается. При этом он неистово кричит и визжит. Наконец самолет выкатили на ВПП.

Некоторое время спустя, когда уже страсти улеглись, кто-нибудь из наших спрашивает «мистера»:

— Вы говорили, что состояли в нашей партии. Так или нет?

— Точно так!

— А как же это вы, член РКП, позволяете себе бить людей?

— А это не люди! Это китайцы. И тут Ли по адресу своих соотечественников отпускает не сколько грязных ругательств.

Кто-то продолжает, обращаясь к нему:

— Но вы ведь тоже китаец.

— Да, китаец, да не такой, как они, — отвечает он, показывая рукой на толпу стоявших в стороне рабочих.

А ведь он ненавидит японских захватчиков; и даже был случай, когда рискуя жизнью, он с небольшой группой храбрецов отражал атаки противника на одном из аэродромов. Но в первую очередь он господин. Этим и объясняются его поступки. Разговор о «членстве в РКП» нужен только для того, чтобы мы ему доверяли. Маневр несложный, наивный и видимый простым глазом.

Были встречи и с другими китайскими офицерами, и прежде всего с летчиками. Их доброжелательность к нам объяснялась тем, что все они в какой-то мере были нашими учениками. Одни из них учились летному делу в СССР, другие обучались в Китае, но нашими людьми, третьи обучались китайцами, в свою очередь обученными у нас, или нашими специалистами. Наконец, все они видели мастерство, храбрость, добросовестность и ответственность, убежденность и бескорыстие советских летчиков, могли сравнить их с нерадивыми и алчными летчиками из капиталистических стран, думающих только о прибыли. Это сравнение всегда было в нашу пользу. Кроме того, отсутствие своего технического состава вынуждало китайцев пользоваться услугами наших техников. Мы всегда оказывали им помощь с большой охотой.

Интересным было и общение с китайскими солдатами-механиками, прикрепленными к нашим самолетам. Они долго не задерживались, их меняли каждые три-пять дней. Видимо, начальники считали нежелательным длительный контакт с советскими людьми. А механики стремились к такому общению. Специалистами они были не ахти какими, но всех их отличало трудолюбие, исполнительность, старательность. Правда, им под силу были только подсобные работы — заправка самолета горючим, маслом, чистка и мытье самолета. Эти операции они выполняли очень тщательно. К нам относились с большим уважением. Они знали немало о нашей стране, ценили хорошее к ним отношение. Сближались быстро, но вскоре наступала смена. Случалось, что больше мы уже их не видели.

Мы старались научить друг друга своему языку. Не обходи лось и без курьезов. Например, сижу я утром в кабине самолета, подходит мой механик и, увидел меня, улыбается, кланяется и произносит:

— Мистер, спасибо! — именно таким образом он поздоровался со мной.

А вот другой случай. В китайском языке много шипящих и почти отсутствует звук «р». В произношении иероглифов настолько тонкие нюансы, что нам не удавалось уловить их даже при многократном повторении китайцем одного и того же слова. Мы сидим под крылом самолета, и обучающий меня механик произносит:

— Шен.

Я повторяю за ним:

— Шен.

Он отрицательно качает головой:

— Шен.

Вслед за ним я говорю:

— Шен.

И так может продолжаться без конца. Тогда китайца осеняет мысль, что я вообще косноязычен и не в состоянии произнести требуемое слово. Он дает это понять следующим образом: высунув свой язык, притрагивается к его кончику пальцем, а потом, показывая рукой в сторону моего языка, заключает:

— Пухо (плохо)!

Это означает, что мой язык с дефектом и ему непосильны да же самые простые слова и звуки.

Тогда я перехожу в «наступление». Тут уже приходится нажимать на «р»:

— Держатель, — начинаю я.

— Телезате, — повторяет он.

Я отрицательно качаю головой и продолжаю:

— Краб.

— Кылапе, — старается мой ученик и с надеждой смотрит на меня. Я опять качаю головой. Затем идут слова «рыба», «рак» «доброе утро» и другие «рыкающие».

Фокус удается. Китаец понимает, что не справляется с задачей, и тогда я показываю на свой язык и на собеседника и говорю:

— Пухо. Он смеется. Смеюсь и я.

Были эпизоды более серьезные.

Самолет «Вулти» опрокинулся на бок. Мой механик прибегает ко мне с места происшествия и радостно сообщает, прикладывая руку к щеке:

— Мистер! «Вулти» — спать!

Он от души радуется, что это случилось с американским самолетом. Это — своеобразная плата за высокомерие американцев, за пренебрежительное отношение к китайцам.

Случай с другим механиком показал, что он разбирается еще кое в чем. Однажды, приблизившись ко мне, он еле слышным шепотом напел мне на ухо мелодию «Интернационала». И спросил: «Хо, пухо?» (хорошо или плохо?) Пропагандировать пролетарский гимн в гоминьдановском Китае я не мог. Круг наших возможностей был строго ограничен. Я ничего не ответил на вопрос китайца. Но оказалось, что он сам отлично разбирался во всем. И, как мог, объяснил мне:

— Ленин, Сталин (напев гимна) — хо, — сообщил он, показывая большой палец.

— Мао Цзэдун (напев) — хо! Цзян Цзеши (Чан Кайши) — следует напев «Интернационала» — пухо.

И провел по горлу рукой.

Это означало, что для СССР и особых районов Китая «Интернационал» — хорошо, а для Чан Кайши — плохо. И за пение «Интернационала» полагается казнь.

Или вот: механик читает китайскую газету, в которой помещен портрет Чан Кайши. Я спрашиваю:

— Это мистер Чан Кайши?

— Да, — отвечает китаец, — мистер Чан Кайши.

— Хо, пухо (хороший, плохой)? — спрашиваю я. Ответ поразителен:

— Капитана ю — мистер Цзян Цзеши хо, капитана майю — мистер Цзян Цзеши — пухо.

Значит, в присутствии начальника он скажет, что Чан Кайши хороший, а в его отсутствие — Чан Кайши плохой. Все понятно.