Два Парижа - Владимир Рудинский

В России (в СССР) трудно было себе представить, что в Париже, например, можно жить долгие годы бывая только в русской среде, зная лишь несколько элементарных фраз по-французски, и почти не испытывая от того затруднений, что третье уже поколение заграницей, родители которого сами родились во Франции, продолжает говорить по-русски и сохраняет связь с русской культурой. Явление поистине поразительное. Недаром французские журналисты и статистики отмечали многократно, что русские изо всех иностранцев труднее всего поддаются ассимиляции.

Новые эмигранты, попадая в Париж, испытывают приятное удивление при виде многочисленной молодежи, наполняющей здесь русские церкви, появляющейся на русских спектаклях, концертах и балах. И может быть именно это чувство заставляет нас и посейчас смотреть на русскую эмигрантскую молодежь с другой точки зрения, чем ее отцы. Те видят, как она много забыла и потеряла; нам же кажется – как неожиданно много она всё же сохранила…

В самом деле, выслушав жалобы отцов и дедушек, начинает казаться, что в Париже вообще нет молодых людей или девушек способных изъясняться по-русски. На практике же убеждаешься в противном: за последние месяцы нам пришлось присутствовать на трех спектаклях, где артистами почти исключительно была молодежь, игравшая, между прочим, прекрасно.

Драматический кружок при Русской Консерватории; драматический кружок при Русском Христианском Студенческом Движении и драматический кружок Витязей (скауты что-то за последнее время не предпринимают таких больших постановок, и это очень жаль); когда, несколько лет назад, они поставили целиком «Горе от ума», они сумели это делать великолепно.

Это маленький пример активности молодежи, один из тех, которые яснее всего видны при поверхностном взгляде. На самом деле повседневная работа четырех юношеских организаций, соколов, витязей, скаутов и РСХД, которые отнюдь не «свертываются», а наоборот расширяются, – гораздо лучшее доказательство того, что никакой трагической денационализации, в конечном счете, не происходит.

Возглавитель РСХД, Иван Васильевич Морозов[179], отметил, что в эмиграции сейчас больше чем когда-либо русской молодежи, и национальным организациям нужно работать с «максимальным напряжением», чтобы охватить наиболее значительную ее часть.

Причем эта молодежь очень часто сама вносит коррективы и снизу влияет на организаторов, если только те сбиваются в ложный патриотизм, в политическое сектантство или чрезмерно сужают свои задачи.

То, что идет непосредственно от нее, обычно бывает самым ровным и верным. Как, скажем, формулированное в докладе одного из соколов самого младшего поколения пожелание, чтобы члены его организации везде, даже на улице и в метро, говорили между собою по-русски и приучались гордиться тем, что они русские. Или как непрестанное давление молодой массы на руководство в сторону дружной и совместной работы всех имеющихся организаций. Сколько мы можем судить, сейчас такое всеобщее сотрудничество уже намечается.

Есть, конечно, значительная разница между той частью молодежи, которая способна играть в русских пьесах, делать по-русски доклады, писать в журналах, которых для молодежи (обычно на ротаторе) издается в среднем в Париже не меньше пяти или шести, и тем, которые говорят по-русски с заметным трудом.

Однако, так ли много этих последних? Всё то множество, которое остается в орбите русской жизни, которое, как мы писали выше, можно видеть по всем православным церквам и на русских вечеринках, как правило, совершенно свободно может изъясняться по-русски на обиходные темы. Денационализация затрагивает их иными путями.

И это, должно быть, так не только в Париже, но и в провинции, по крайней мере в таких центрах, как Лион или Ницца, судя по встречавшемся нам ребятам, попадавшим оттуда в Париже.

Более или менее полное забвение русского языка возможно только у той части молодежи, которая целиком стоит вне всех русских организаций, и к тому же в семье, которая не умеет или не хочет давать детям воспитание в национальном духе. Понятно, что вина в этом случае полностью падает на родителей, и что такие родители и перед эмиграцией, и перед Россией виновны довольно серьезно.

Остальные, те – папы и мамы, которых не грешат ни антирусским снобизмом, ни крайней небрежностью, умеют предложить гостю чашку чая или спросить о здоровье. Но для очень значительной части из них русский язык стал каким-то комнатным и домашним языком, тогда как языком культуры является французский. В силу этого, как только разговор принимает более живой и интересный характер, или переходит на более сложную и абстрактную тему, они автоматически соскальзывают на французский. Попробуйте их всё же заставить продолжать его по-русски – и он для них сразу примет характер скучного упражнения, и всё воодушевление отлетит.

Корень этого лежит в чрезвычайно распространенном страхе перед русской книгой, почему-то кажущейся страшно трудной и совершенно непривлекательной. Даже русские писатели сплошь да рядом читаются по-французски. И отсюда крайняя бедность словаря, характерная для очень высокого процента эмигрантской молодежи.

В самом деле, речь всякого русского интеллигента слагается под сильнейшим воздействием чтения. Множество слов и выражений он знает в первую очередь по книге. В эмиграции же даже и не особенно молодые уже люди, получившие воспитание вне России, очень часто научную, техническую и любую специальную терминологию знают значительно лучше по-французски (или на каком-нибудь другом иностранном языке), чем по-русски.

И если в России крестьянин или рабочий, и его дети, могут превосходно владеть родным языком без помощи книг – хотя сейчас книга и газета на них всегда влияет, и очень существенно, – то жизнь за границей ставит совершенно иные требования. Огромная важность задачи прививать молодежи навык свободно читать по-русски, потребность в русской книге, вряд ли в достаточной мере учитывается в эмиграции. Без этого денационализация неизбежна, хотя она может и не доходить до крайности; главное же без нее связь с русской культурой всегда остается чрезвычайно шаткой и поверхностной.

С этой проблемой связан вопрос, о русской школе. Удивительно, как мало в конце концов ему уделяет внимания русская эмиграция, столь горячо волнующаяся постоянно по пустякам, так много труда, энергии и даже денег расточающая на безгранично менее важные предприятия!

В Париже, с известной точки зрения, дело обстоит не так уж и плохо. В нем и в его окрестностях три учебных заведения для русских детей: Русская Гимназия, Кадетский Корпус в Версале и Интернат Святого Георгия в Медоне.

Каждая из них имеет свои серьезные заслуги и свои преимущества. Интернат Святого Георгия стоит на бесспорно высоком культурном уровне и является в педагогическом отношении образцовым и первоклассным учреждением, с твердой, но отнюдь не жестокой дисциплиной, вырабатывающим у всех своих воспитанников умение систематически работать и дающим им запас основательных практических познаний.

Кадетский Корпус замечателен в первую очередь сохранением традиций старой России, во всей той мере, какая возможна в эмиграции. Много выпусков прошедшей через него молодежи вносили до последнего времени в русскую среду струю живого патриотизма и