Конец главы - Джон Голсуори

- Я что-то слышала про Дорнфордов, ко'да была девушкой. Но где? А, вспомнила - в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.

- Наверно, все-таки не он, а его отец?

- В таком случае, у не'о ниче'о нет.

- Он живет тем, что зарабатывает в суде.

- Ко'да тебе меньше сорока, там мно'о не заработаешь.

- Не знаю, он не жаловался.

- Энер'ичный?

- Очень.

- Блондин?

- Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тетя, или когда вы будете переодеваться к обеду?

- Потом. Сначала сходим к малышу.

- Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.

Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тетя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдет, когда станет постарше, - в Черрелов или Тесбери, - было еще неясно. Няня, тетка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочередно падать в их восхищенно распростертые объятия.

- Он не гулит, - заметила Динни.

- Он гулит по утрам, мисс.

- Падает! - воскликнула леди Монт.

- Не плачь, маленький!

- Он никогда не плачет, мисс.

- Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.

- Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, - объявила леди Монт. - А вы, няня?

- Некогда было, миледи: у нас большая семья.

- У няни была замечательная мать. Их пять сестер - все чистое золото.

Румяные щеки няни заалели еще ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.

- Смотрите, он скривит себе ножки, - предупредила леди Монт. - Довольно ему ковылять.

Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.

- Мама в нем души не чает, - сообщила та. - По ее мнению, он будет вылитый Хьюберт.

Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.

- Когда вернется Джин?

- Не раньше очередного отпуска Хьюберта.

Леди Монт остановила взгляд на племяннице:

- Пастор говорит, что Ален остается в Гонкон'е еще на год.

Динни, покачивая погремушкой перед ребенком, оставила без ответа реплику тетки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о ее чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет ее сердечная рана. Казалось, у нее вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нем боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины ее существа и биение его стало едва уловимым.

- Теперь куда, тетя? Маленькому пора спать.

- Пройдемся по саду.

Они спустились по лестнице и вышли на террасу.

- Ой! - огорченно вскрикнула Динни. - Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты.

- Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, ко'да мне было пять лет?

Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.

- Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не со'ласятся. Они потребуют, чтобы все было чин чином.

- А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.

- "Люблю мычание коров", - несколько некстати процитировала леди Монт.

С востока, из овечьего загона, донесся слабый перезвон колокольчиков.

- Слышите, тетя?

Леди Монт взяла племянницу под руку.

- Я часто думала, как хорошо быть козой, - сообщила она.

- Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.

- Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: е'о не доят.

- Посмотрите, тетя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось - одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.

- Динни, как же с Клер? - спросила леди Монт, зайдя за георгины. - Я слышала, теперь с разводом стало ле'че.

- Да, пока не начнешь его требовать.

- Но если тебя бросают...

- Сначала нужно, чтобы тебя бросили.

- Ты же сказала, что он вынудил ее уйти.

- Это разные вещи, тетя.

- Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносo'о судью, который хотел выдать Хьюберта?

- Он-то как раз оказался очень человечным.

- То есть как?

- Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.

- Страшная история! - поежилась леди Монт. - Но вспомнить приятно.

- Еще бы! Она ведь кончилась хорошо, - быстро отозвалась Динни.

Леди Монт с грустью взглянула на нее.

Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:

- Тетя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер все кончилось хорошо.

IV

В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, еще более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение - голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера. В общественных местах их громогласно убеждали в этом дамы, сидевшие в автомобилях, и дамы, вылезавшие из машин; дома их призывали к тому же голоса, вырывавшиеся из репродукторов. Газеты и листовки уверяли их, что только они призваны спасти страну. Их приглашали проголосовать пораньше, но лишь один раз. Их непрерывно ставили перед парадоксальной дилеммой: как бы они ни проголосовали, страна все равно будет спасена. К ним обращались люди, знавшие, казалось, все на свете, кроме одного: каким все-таки путем следует ее спасать. Ни кандидаты, ни превозносившие их дамы, ни таинственные бестелесные голоса в репродукторах, ни еще более бестелесные голоса в газетах, - короче говоря, никто даже не пытался это объяснить. Оно и лучше. Во-первых, этого все равно никто не знал. А во-вторых, какое значение имеют частности, когда вся суть в общем принципе? Поэтому не стоит привлекать внимание ни к тому факту, что общее складывается из частностей, ни к той аксиоме всякой политики, что обещать - не значит выполнить. Лучше, куда лучше выбрасывать широковещательные лозунги, дискредитировать противника и величать избирателей самым здоровым и разумным народом в мире.

Динни не участвовала в избирательной кампании. По ее собственным словам, она для этого не годилась и к тому же, видимо, понимала всю нелепость поднятой шумихи. Зато Клер, хотя и она не без иронии взирала на происходящее, обладала слишком деятельной натурой, чтобы оставаться в стороне. Ее активности весьма способствовало то, что люди вообще положительно реагируют на подобные начинания. Они ведь привыкли, что их убеждают, и любят, чтобы их убеждали. Предвыборная агитация для их ушей довольно безобидное развлечение, нечто вроде жужжания мошкары, которая не кусает. Когда же настает время отдать голоса, они руководствуются совсем иными мотивами: тем, за кого голосовали их отцы; тем, как голосование может отразиться на их работе; тем, на чьей стороне их лендлорд, церковь, профсоюз; тем, что они жаждут перемены, хотя ничего всерьез от нее не ждут; а нередко просто тем, что им подсказывает здравый смысл.

Опасаясь вопросов, Клер старалась разглагольствовать поменьше и побыстрее переводить разговор на детей и самочувствие избирателей. Она обычно заканчивала тем, что спрашивала, в каком часу за ними заехать, отмечала время в записной книжке и уходила, чувствуя себя такой же растерянной, как и они. Поскольку она была Черрел, а не "чужая", они воспринимали ее как нечто само собой разумеющееся, хотя лично были знакомы только с Динни, а не с ней. Клер представлялась им элементом чего-то незыблемого, потому что никто из них не мыслил себе Кондафорд без Черрелов.

В субботу, накануне выборов, Клер к четырем часам выполнила свои добровольные обязательства и, объехав избирателей, направлялась домой, когда ее обогнала двухместная машина; человек, сидевший за рулем, окликнул ее по имени, и она узнала молодого Тони Крума.

- Каким ветром вас занесло сюда. Тони?

- Я не мог больше выдержать без вас.

- Приезд сюда - вещь слишком заметная, милый мальчик.

- Согласен. Зато я увидел вас.

- Уж не собирались ли вы зайти к нам?

- Только в том случае, если бы не встретил вас. Клер, вы прелестны!

- Допустим. Но это еще не дает вам права ставить меня в неудобное положение перед родными.

- У меня такого и в мыслях не было. Но я рехнусь, если хоть изредка не буду видеть вас.

Он сказал это так взволнованно и с таким серьезным лицом, что Клер в первый раз почувствовала смятение в той банальной области нашего "я", которую принято именовать сердцем.