Фантастика 2002. Выпуск 2 - Игорь Борисенко

Но особое внимание привлекает другое «изобретение» в будущей России — это деньги, которые изготавливают из… «дубового, соснового и березового дерева». Напророчил на нашу голову, Фаддей Венедиктович!

А вот в другой повести Ф. Булгарина — «Сцена из частной жизни в 2028 году» (1843), также посвященной построению идеального — имперско-монархического — общества в России, мы обнаружим вот такой примечательный диалог между вельможей и помещиком XXI века: «Помещик: Счастливая Россия. Вельможа: Счастливая от того, что мы, русские, умели воспользоваться нашим счастливым положением и все сокровища, тлевшие в недрах земли, 424 исторгли нашим терпением, любовью к отечественному, прилежанием, учением, промышленностью. Пожалуй, если бы мы не думали о завтрашнем дне и кое-как жили, позволяя иностранцам брать у нас сырые материалы и продавать нам выделанные, то мы навсегда остались бы у них в зависимости и были бы бедными…»

Невольно подумалось: может, во внимательном прочтении литературного наследия и сокрыт секрет счастливого будущего России?

Вероятно, один из самых экзотических «имперско-технологических» вариантов России предложил в конце позапрошлого века ныне забытый литератор Н. Н. Шелонский, автор романа под незатейливым названием «В мире будущего» (1882). Времена реализованной утопии автор тоже благоразумно отодвинул подальше — в XXIX век. Россия 2891 года — сверхмощная держава, заключившая прочный союз с Францией, но при этом под православными знаменами. Вместе они владеют большей частью Земли. А какое же место в «новом» миропорядке отвел автор Америке? Америка и Великобритания в варианте Шелонского — всего лишь страны «третьего мира» — «вот как Китай в наше время». Так и просятся на язык строки из Вячеслава Куприянова: «и Россия опять засыпает /ив ней просыпается русская идея — / будто Америка спит и видит, / будто она — Россия».

Перед нами цивилизация действительно с высоким научным потенциалом — побеждена гравитация, люди активно используют атомную энергию, телепатию и телекинез, восстанавливают больной и стареющий организм. Высокотехнологичный мир, но… не урбанистический. Напротив, автор искренне считает, что научно-технический прогресс и патриархальный уклад жизни — идеальная социальная модель для России. В романе эти две крайности и в самом деле сосуществуют гармонично. Россияне XXIX века отказались от городов, вместо них по земле русской разбросаны отдельные дома, отделенные друг от друга возделанными полями и садами. Люди объединились в семьи (кланы) по 300 человек, и на каждую такую семью приходится по 16,4 га земли (каждый в будущем и пахарь, и строитель, и врач).

Москва же превратилась в место отдыха, своеобразный парк-заповедник с пальмовыми аллеями. Люди живут в полном довольстве, но в аскетической простоте.

Страна Муравия

Здесь сквозь туман синеют села,Пылает призрачная Русь…[6]

До середины XIX века Россия оставалась страной аграрной, на 85 процентов состоявшей из жителей деревни. И, казалось бы, естественно предположить, что почетное первое место в литературе позапрошлого века должны занимать утопии о крестьянском рае. Подобные утопии о стране Муравии, о мужицкой вольнице с молочными реками и кисельными берегами, в избытке процветали в народном фольклоре, в сказках. Но не в литературе. О возможности построения крестьянской утопии еще в первой половине позапрошлого столетия весьма язвительно отозвался И. А. Гончаров в знаменитом «Сне Обломова» (1849). Писатель довел идею построения крестьянского рая почти до абсурда и логического завершения. Обретшие все, о чем только мечтали, бесконечно счастливые жители деревни Обломовки ведут сытый и безмятежный образ жизни. Что же тут плохого? А то, что состояние неизбывного счастья приводит к деградации общества. 0бломовцы «плохо верили… душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечений страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле».

«Конвейерное производство» крестьянских версий России началось несколько позже — в 1860—1870-е годы. Отмена крепостного права в 1861 г., освобождение крестьян на деле не принесли ожидаемых перемен — ни для крестьян ни для страны, но сдетонировала утопическую мысль. Чувство вины заставляло многих представителей интеллигенции идти в народники. В этой-то среде и были особенно распространены варианты «реставрации» России по крестьянскому эталону.

«Крестьянские» утописты в большинстве произведений устремляли свой взор не в будущее, а в прошлое — ко временам допетровской Руси, видя идеал в общинном старообрядчестве. Один из характерных символов «раскольнической утопии» — вымышленная деревня Тарбагатай, которую описал в поэме «Дедушка» (1870) Н. А. Некрасов. Поэт с оптимизмом смотрит в будущее освобожденного крестьянства, которое сумеет распорядиться свободой, если будет придерживаться исконной самобытности.

«Чудо я, Саша видал: / Горсточку русских сослали / В страшную глушь за раскол, / Волю да землю им дали; / Год незаметно прошел — / Едут туда комиссары, / Глядь — уж деревня стоит, / Риги, сараи, амбары! / В кузнице молот стучит, / Мельницу выстроят скоро. / Уж запаслись мужики / Зверем из темного бора, / Рыбой из вольной реки».

Воля-труд-сытость — изобилие-отсутствие государственного контроля — вот составляющие «крестьянской мечты». К слову сказать, неприятие государственной регламентации, пренебрежение детальным описанием государственного строя — вообще отличительная черта русских утопий XVIII–XIX веков.

Как царство суровой, но справедливой старообрядческой общины, существующей в гармонии с природой, рисует «российский идеал» Н. Н. Златовратский в утопии «Сон счастливого мужика», включенной в роман «Устои» (1878). Единственно полезный, праведный труд — труд на земле. Такова жизненная установка обитателей деревни-утопии. Но вот на чем держится эта мужицкая коммуна?

«Давно бы и мир развалился, и все в разоренье пришли бы, коли б старики строго нас на миру не казнили, как вздумает кто ссорой, иль буйством, или худым повеленьем мир довести до ответа пред строгим начальством!»

Похожие идеи развивает в «Сказке о копейке» (1874) и Другой писатель, революционер-народник С. М. Степняк-Кравчинский.

Встречаются и весьма забавные проекты «деревенской России». Вот как, например, представлялась жизнь в деревне будущего (действие происходит в XX веке) Н. В. Казанцеву в рассказе «Елка в Кулюткиной» (1893). Все до единого крестьяне XX столетия чрезвычайно образованны, изучают международный язык (?!), разъезжают на электровелосипедах, выращивают в теплицах бананы и ананасы, управляют погодой, и каждый второй житель деревни — доктор или магистр наук. И вот совсем уж замечательный штрих к наивно оптимистическим прогнозам литератора: автор сообщает, что последний пьяный в России был зафиксирован 31 декабря… 1898 года!