Фурия первого лорда - Джим Батчер

В глазах Китаи танцевали озорные искры, но её тон и выражение лица были серьёзными:

— Соревнование проходит перед лицом Единственного. Побеждает самый достойный марат. Это всем известно, Алеранец.

— Конечно, — сказал Тави. — Я сомневаюсь, что Единственный проявляет заботу о своих детях, вынуждая девушек соревноваться с теми, кого они не желают себе в мужья.

— Многие молодые мараты-мужчины не согласились бы с тобой. Но в этом ты почти также мудр, как женщина-марат. Не совсем, но очень близко, — торжественно произнесла Китаи.

— Мне кажется, я припоминаю испытание в соревновании между бесспорно прекрасной молодой девушкой-маратом и глупым алеранским юношей. Это было много лет назад. Испытание проходило в Восковом лесу, рядом с Долиной Кальдерона. Смутно помню, но мне кажется, что молодой человек одержал победу.

Китаи уже было открыла рот, чтобы возразить, но затем призадумалась и невесело рассмеялась.

— Только потому, что молодая леди пожелала этого.

— И в чем же отличие от любой другой девушки-марата, которая желает признать в молодом человеке спутника жизни?

Китаи выгнула бровь.

— В том что… — она склонила голову. — В том что… Его нет.

— Хорошо, тогда в соответствии с законами и обычаями твоего народа, которые я глубоко уважаю, мы женаты уже много лет. Следовательно, ребенок совершенно законен.

Китаи прищурилась, и улыбка пробежала по ее губам.

— Мы не супруги. И пройденное испытание не соответствует брачной церемонии.

— Почему нет? — спросил Тави.

— Потому что оно не задумывалось как таковое! — ответила Китаи.

Тави легко взмахнул рукой.

— Намерения стоят гораздо меньше, нежели последствия от действий, ими порожденные. Ты моя жена.

— Я так не думаю, — сказала Китаи.

— Я знаю, — торжественно произнес Тави. — Но в этом ты менее мудра, чем юный Алеранец. Однако, он должен быть терпелив к редким вспышкам иррациональных эмоций со стороны своей жены. Итак, что по-твоему надо сделать, чтобы испытание соответствовало брачной церемонии?

— Испытание! Не смей даже думать, что… — ее голос затих. — Ой!

Тави удивленно взглянул на нее и стал ждать.

— Ты… — она посмотрела вниз, — Ты действительно думаешь, что ребенок… что все в порядке?

— Почему нет? — спокойно сказал он. В его голосе больше не звучало игривых ноток.

— Китаи, разве играет значение предлог, который мы используем для признания нашего ребенка? Неужели это важнее, чем осознание того, что наш будущий ребенок желанен и любим? Разве не это самое важное?

— Да, — ответила она. Закрыв глаза она произнесла: — Спасибо, Алеранец.

— Тебе не за что меня благодарить, — ответил он, дотронулся до ее подбородка и встретился с ней взглядом.

— Китаи, если у нас будет ребенок, — его голос звучал не громче шепота, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его. Это мой долг. Я не смогу поступить иначе. Таков уж я. Ты понимаешь?

— Я поняла, что ты решил оставить меня в безопасности и отправиться на эту войну один, — нежно произнесла она.

— Я должен, — сказал он, — Китаи, я не переживу, если потеряю тебя. Но теперь может пострадать еще один человек.

Она медленно не моргая покачала головой:

— Я не останусь, Алеранец.

— Но почему?

На минуту она задумалась, затем произнесла:

— Ты помнишь, как я сказала, что наличие или отсутствие ворда для нас ничего не меняет?

— Да, — ответил он.

— А знаешь, почему я так сказала?

— Нет.

Она обхватила его лицо руками и прошептала:

— Смерть для меня ничто, чала. Если мы вместе, она для меня не страшна.

Она прижалась к нему и очень нежно поцеловала его в губы, после чего уютно устроила свою голову у него на плече.

— Быть в разлуке. Вот что действительно пугает меня. Я готова идти в затерянную пустошь, в ужасный город, пройти любой кошмар, чала, лишь бы ты был рядом. Но только не проси покинуть тебя, отправить тебя навстречу опасности одного. Это выше моих сил. Это то, кем я являюсь. И именно поэтому я не сказала тебе о ребенке. Потому что я знаю, кто ты.

Тави тяжело вздохнул, понимая:

— Потому что мы оба недоговариваем друг другу. Кто-то должен измениться.

— Как можем мы остаться вместе перед лицом происходящего? — спросила она. Отчаянье сквозило в простых словах. — Сможешь ли ты уважать меня, если я предам свои убеждения? Смогу ли я уважать тебя, если ты откажешься от своих?

— И сможем ли мы уважать сами себя? — произнес Тави.

— Да.

Тави сделал глубокий вдох. Повисла гробовая тишина.

Шум в лагере вокруг них усиливался, указывая на то, что люди готовы к дневному маршу.

— Я не знаю, что делать, — сказал Тави, — Пока не знаю. Но время еще есть. Я подумаю об этом.

— У меня были недели, — ответила Китаи, — И я ничего не придумала.

— До границ Кальдерона два дня, может больше. Время еще есть.

Китаи закрыла глаза и кивнула. Слезы потекли по ее щекам. Тави почувствовал тошнотворный страх, охвативший ее. Он ее такой не видел.

— Я тут кое о чем подумал, — мягко сказал он. — Сними доспехи.

Она заколебалась.

— Все хорошо, — сказал он. — Сними их.

Она сняла, очень медленно. Тави помог ей снять безрукавку. Она соскользнула с нее.

Затем медленно снял с нее рубашку через верх.

Взяв на руки, он аккуратно положил ее на постель.

Очень мягко, как-будто он мог разбить ее на много мелких осколков льда, если бы двигался не так осторожно, он положил свою руку на ее живот, развел пальцы так, чтобы его ладонь коснулась ее бледной кожи.

Ребенок был еще слишком мал, что увидеть его.

Но он закрыл глаза и еще раз смог почувствовать его присутствие внутри утихающего, контролируемого ужаса самой Китаи.

— Ты чувствуешь? Ты пробовала? — спросил у нее Тави.

— Я не могу, — печально ответила она, — Я подслушала разговор акушерок. Они говорили, что нельзя почувствовать ребенка при помощи фурий, когда он в моем теле. Он слишком похож на меня. А ребенок еще слишком маленький, чтобы начать шевелиться во мне.

— Дай мне свою руку.

Тави взял руку Китаи и переплел свои пальцы с ее.

Он сконцентрировался, и его восприятие девушки внезапно трансформировалось во что-то куда более яркое и детальное, чем можно было достичь с помощью одной только близости.

Он сконцентрировался на ней, а затем на присутствии чего-то крохотного, разделяющего с Китаи свою теплоту и умиротворённость.

Ее зеленые глаза широко раскрылись.

— Ох, — произнесла она, и ее глаза наполнились слезами. — О, чала.