Школа добродетели - Айрис Мердок

Письмо пришло три дня назад, и Мидж поначалу намеревалась сразу же уничтожить его. Но не смогла, хотя и боялась, что Томас найдет послание или у нее возникнет искушение прочитать его еще раз. Теперь она перечитала письмо уже несколько раз. Вчера она с отчаянно бьющимся сердцем побежала на почту, чтобы отправить записку: «Нет, прости меня. Нет». Когда она сделала это, ее пронзила мысль: «Гарри непременно найдет кого-то, и я буду долго страдать от ревности. Мои мучения не кончаются, они только начинаются». Ее собственная рука чуть не взбунтовалась, попытавшись выудить письмо из почтового ящика, когда Мидж представила, как Гарри открывает конверт и какое письмо она могла бы написать вместо этого. Но дело было сделано, и она почувствовала себя лучше, свободнее, как не бывало вот уже два года; она почувствовала себя собой. Письмо Гарри пора уничтожить. Мысль о том, чтобы хранить его и время от времени перечитывать, была невыносима. Это мертвое письмо. Она убила его.

Мидж отнесла письмо вниз и сожгла в камине. Она только закончила растирать пепел подошвой и стояла, глядя на каминную решетку, когда появился Томас; она тут же отошла в сторону.

Томас, конечно, нашел и прочел письмо вскоре после его прибытия. Он понял, что она сделала, увидел следы слез и посмотрел на нее с особенной нежностью и гордостью.

— Томас…

— Да, дорогая…

— Если ты оставляешь работу, нам хватит денег, чтобы съездить в Индию с Мередитом?

— Не вижу причин, почему бы нам их не хватило.

Томас — возможно, тут дело было в его шотландской крови — на самом деле был гораздо состоятельнее, чем говорил, в том числе и своей жене.

Томас пребывал в необычайном душевном состоянии. Оставаясь один, он смотрел на себя в зеркало и даже корчил гримасы. Он шпионил за женой и, глядя на нее через окно, заметил выражение трогательного животного удовольствия на ее лице, когда она ела творожный пудинг. Он ходил за ней следом, как лесник за больным животным. Он ждал, когда появятся симптомы выздоровления. Он понимал, что его обобщенное представление о человеческой психике не выдержало проверки практикой. Луч науки освещал очень мало из того, что касалось отдельной личности, а мешанина из ученых теорий, мифологии, литературы, отдельных фактов, сочувствия, интуиции, любви и жажды власти, известная под названием «психоанализ» (иногда все-таки помогавший людям), порой приводила к удивительным ошибкам, если не двигаться проторенным путем. Случайные догадки, подстегиваемые тайными желаниями, могли увести далеко в сторону. Самой непредсказуемой личностью, с какой Томасу доводилось сталкиваться, был он сам. Зачем ему потребовалось убегать из дома после разговора с женой и предъявления доказательств ее неверности? Он произнес несколько холодных слов и бросил ее. Его вдруг озаботила проблема собственного достоинства. Он даже напомнил Мидж об ущербе для своей практики, но не потому, что это волновало его или он думал, будто что-то подобное произойдет, а для того, чтобы возвести между ними барьер иронии и практических соображений. Не только защитить себя, но и причинить боль ей. Томас не в силах был остаться и приступить к выяснению отношений в виде криков, приказов и мольбы; это категорически не соответствовало его характеру, и он не мог измениться под воздействием обстоятельств. Он не был способен на какую-либо непосредственную реакцию еще и потому, что сразу же провалился в бездну отчаяния. Он испытал потрясение, когда понял, что другой мужчина (менее дисциплинированный, менее доверчивый, менее самоуверенный, менее погруженный в себя) на его месте обнаружил бы измену жены гораздо раньше. Это потрясение было очень сильным и совершенно новым, оно парализовало самые глубокие и неискушенные части его личности. Он чувствовал, что должен побыть один, прийти в себя и обрести способность с достоинством и рациональным спокойствием пережить крах своего брака.

Гарри делал вид, будто считает его холодным, безразличным к жене, готовым расстаться с ней. Мидж вроде бы говорила, что он лишен чувства юмора и нежности, что он скучен. Может быть, она действительно говорила все это, провоцируемая Гарри. Он мог представить себе, как они инстинктивно объединяли усилия и защищались, принижая его. Томас решительно запретил себе воображать подробности этих двух лет. В этом не было никакой необходимости, и он мог, не обманывая себя, сказать: есть непостижимые тайны, которые следует оставить в покое, или, по старинному выражению, «оставить Господу». Его воображение, даже если он не позволял себе никаких вульгарностей, легко пускалось во все тяжкие и порождало невероятные картины. Это было проявлением доброты по отношению к Мидж — не преследовать ее мысленно, не загонять ее в это пространство, пугающее для него и мучительное для нее. Он, конечно, еще встретится с Гарри. Их жизни связаны посредством других жизней: Эдвард был племянником Мидж и кузеном Мередита. К тому же Томас вовсе не хотел навсегда потерять Гарри. Он представлял себе, как мучительно и невыносимо это для Гарри: узнать, что его любовница увлеклась его сыном. Поможет ли Томас Мидж когда-нибудь — может быть, скоро — установить легкие, дружеские отношения со Стюартом? Будут ли они встречаться все вместе, справятся ли они со своими чувствами? Томас надеялся на это. Будущее, с которым придется смириться, пока лежало во мраке.

Томас не боялся. Он разрешил себе быть счастливым, и порой ему хотелось кричать от счастья. Такое положительное осознанное счастье было в его жизни явлением редким. Терпеливо, без давления и почти без слов, он восстанавливал отношения с Мидж, возрождал свою и ее любовь, а иногда чувствовал, как ее ищущие пальцы в той же тьме ищут его руку. Он не сомневался, что она вернется, и на какое-то время смирился с ролью тактичного наблюдателя ее горя и медленного выздоровления, позволяя своему счастью направлять ее и заботиться о ней. В этом деле Мередит стал его ближайшим бессловесным телепатическим сообщником. Так они исцелят ее. Мередит чувствовал радость и облегчение, и они отражались в неугомонных играх его щенка, были постоянным источником его уверенности в себе. Мередиту нравилась новая школа, он рос, он отличался умом и мудростью. В этом тоже было будущее. Томас понимал, что избежал страшной катастрофы и теперь мог продолжать плавание, с каждым днем все более безопасное. Его время было заполнено заботами и происшествиями, уже никак не связанными с авралом недавнего прошлого. Таким образом, происходили другие события, продолжалась обычная жизнь. Однако произошло нечто весьма необычное. В иной ситуации это событие целиком поглотило бы мысли Томаса и даже теперь стало поводом для немалых тревог. Оно было связано с мистером Блиннетом.

Непосредственной причиной внепланового приезда мистера Блиннета в Куиттерн стала беспрецедентная и внезапная отмена их следующей сессии. Это потрясение основ жизни мистера Блиннета вызвало перемены в его душевном состоянии, которые могли бы случиться сами по себе, а могли бы и никогда не проявиться. Метнувшись к машине пациента, Томас сразу же попытался убедить его уехать обратно в Лондон, обещая через несколько дней встретиться, как обычно. Мистер Блиннет не согласился. Тогда Томас пригласил его в дом и угостил чаем в надежде, что он успокоится и уедет, потому что было очевидно: мистер Блиннет пребывал в весьма расстроенных чувствах. Он даже снял шляпу. Томас тоже пребывал в расстроенных чувствах, отчего был вынужден подняться наверх и причесаться. Потом, поскольку ему захотелось выпить, он предложил выпить и мистеру Блиннету. Вскоре после этого мистер Блиннет начал предаваться воспоминаниям о прожитой жизни на языке, каким не пользовался никогда раньше. Из всего сказанного вытекало — и Томас постепенно уверился в этом, — что мистер Блиннет в самом деле совершил серьезное преступление, а наиболее проработанная часть истории его умственных нарушений была инсценировкой. Томас, словно в кино, видел бледное округлое лицо своего пациента, оно менялось на глазах, пока мистер Блиннет не стал совершенно иным человеком: умным и преисполненным решимости сколь угодно долго обманывать своего психотерапевта, симулируя душевное заболевание. (Когда Томас выразил удивление, мистер Блиннет нетерпеливо воскликнул: «Да ведь обо всем этом можно прочитать в книгах!») Томаса весьма заинтересовало и спасло от полного смятения одно: мистер Блиннет вкладывал столько душевных сил в свои совершенно здравые фантазии, что они стали для него своего рода наркоманией; в этом чрезвычайно узком смысле мистер Блиннет был искренним. Этот случай стоил того, чтобы заняться его изучением.

В основу была положена идея, давным-давно выдвинутая и отвергнутая Томасом: тщательнейшая проработка юридической защиты, применяемая в том случае, если преступление раскрыто. Это вполне могло сработать, подумал Томас. Присяжные признали бы мистера Блиннета невменяемым. Томас вообразил себя в роли свидетеля, энергично и напористо защищающего своего пациента. Но достаточно ли умен мистер Блиннет, соответствует ли его преступлению та разновидность сумасшествия, которую он симулирует? Психиатр, выступающий на стороне обвинения, мог поймать его на какой-нибудь роковой ошибке, на промахе, выдававшем его с головой. Томас уже пытался представить себе этот промах. Собственная доверчивость поражала его. Какая жалость, размышлял он, что невозможно опубликовать статью, посвященную данному случаю. Так или иначе, но после этого нелегкого сеанса оба ока-запись в затруднительном положении. Проблема состояла не в том, что Томас считал своим долгом позвонить в полицию. Профессиональная этика позволяла ему спать спокойно. Характер преступления мистера Блиннета делал опасность рецидива маловероятной, практически исключал ее. Мистер Блиннет не представлял угрозы для общества, а в карательное правосудие Томас не верил. Проблема была в том, что их доверительные отношения, гарантированные и охраняемые этикой и духом психотерапии, теперь перешли в иную область обыденной жизни, что обусловливало новые обязательства, новые трудности, новые эмоции. Никаких разговоров о «переносе» теперь и быть не могло. Мистер Блиннет был влюблен в Томаса. Томас приобрел нового друга, близкого друга, которого не мог бросить. Маска навязчивого безумия, изначально притворного, а впоследствии вошедшего в плоть, была сброшена, и в глазах мистера Блиннета засветился интеллект. «И что мне с ним делать?» — недоумевал Томас. Сказать, что он выздоровел, и представить обществу? Но мистер Блиннет не планировал избавляться от своего целителя. «И что же мне делать?» — думал Томас. Что ж, это тоже принадлежало будущему и другой истории.