Царь Федор. Трилогия - Роман Злотников

Как же, побегли они… Отступили в полном порядке. Но вследствие того, что поле боя осталось за нами, действительно много раненых шведских солдат досталось нам в качестве пленных.

— И сколько у них всего осталось?

Мишка задумчиво пожал плечами.

— Да, я думаю, с половину от того, что было. Ну ежели еще и тех раненых, что смогли с ними отступить, считать.

Я слегка повеселел. Густав Адольф, выходит, потерял половину армии… Но затем вспомнил, что у него еще есть войска, которые держат в осаде Псков и Ивангород, и мне снова стало плохо.

— Ну и что будем делать?

— Ну… — Мишка снова пожал плечами. — А что? Воевать будем. Эвон подтянем стрельцов и ополчение из Новгорода и Ладоги, да и еще поместные сотни подойдут. А в артиллерии новые расчеты сформируем. Пушки-то целы, так возьмем пушкарей из того же Новгорода… — Мишка держался спокойно, но было ясно, что армии, чтобы биться со шведом на равных, у нас пока нет.

На месте боя армия простояла четыре дня. За это время те раненые, которым было суждено умереть, отошли в мир иной, а остальные мало-помалу пошли на поправку. Все ж таки у меня была, считай, самая эффективная военно-медицинская служба во всей Европе. Когда к лагерю подтянулись еще три тысячи городовых стрельцов из Новгорода и Ладоги, а также подошли еще тысяч семь поместной конницы, исполченной в дальних губерниях, мы двинулись к Пскову…

Псков встретил нас звоном колоколов. Как выяснилось, шведы отошли от города еще неделю назад. Так что в осаде они отсидели меньше месяца. Штурм был только один. Шведской артиллерии удалось частично разрушить Валаамскую и Высокую башни, но стены устояли. Поэтому шведов отбили с малым уроном для себя и немалым для них. А потом большая часть осаждавшей армии снялась с места и куда-то ушла, и псковичам удалось провести несколько удачных вылазок. Так, во время одной они сумели посечь почти три сотни шведов и уничтожить шестиорудийную осадную батарею. А однажды ночью оставшиеся шведы и вовсе тихо снялись и ушли.

Еще одно сражение с Густавом Адольфом нам пришлось выдержать у Яма. На этот раз шведы не рискнули атаковать в лоб, заняв укрепленный лагерь. Но Мишка нагло, прямо на глазах шведской армии сумел выстроить древо-земляные бастионы для двенадцатифунтовых орудий и принялся расстреливать шведов с дистанции, на которую их более легкие пушки не добивали. При этом продолжая активно окапываться. Часа через три такого обстрела шведы не выдержали и двинулись-таки в атаку. На этот раз ее удалось отбить несколько легче, чем в прошлый. Но назвать это разгромом тоже было нельзя. Шведы потеряли убитыми и ранеными тысяч шесть, мы — восемь, по большей части среди поместной конницы, из коих, как я надеялся, вследствие работы наших военных дохтуров в строй вернется не менее трех тысяч, а выживет в целом не менее пяти. Однако на этот раз у меня появилось ощущение, что войну мы, пожалуй, выиграем. В общем, успехи в этой кампании у шведов были довольно скудными, мое же войско постепенно набиралось боевого опыта, и даже поместные сотни в этой битве действовали заметно более умело, до зимы уже недалеко, а там уж я развернусь. К Рождеству соберем Земский собор, на котором я продавлю чрезвычайный военный налог, и к весне мы будем иметь еще десять, а то и пятнадцать полков нового строя. Да и почти пятнадцать лет не воевавшее поместное войско за зиму заметно подтянем. Ну, Густав Адольф, держись…

Однако, как видно, примерно такие же подсчеты сделали и шведы. Потому что в одном дневном переходе от Ивангорода в мой лагерь прибыл посланник Густава II Адольфа граф Мартензон с предложением «уладить недоразумения, возникшие между двумя братьями — христианскими королями». Я выслушал его спокойно, хотя все время, что он говорил, у меня перед глазами стояла та распятая баба. Значит, недоразумения, говоришь? Ну-ну…

3

Борт флейта «Тюлень» мягко ударился в пеньковые кранцы, и Пахом Лабушкин зычно приказал:

— Концы на пирс!

Матросы швартовочной команды лихо швырнули стоящим на пирсе портовым швартовщикам толстые пеньковые канаты, которые те тут же сноровисто навертели на массивные чугунные кнехты. Рулевой мгновенно отработал рулем. Канаты натянулись, а потом чуть провисли. Пахом еле заметно выдохнул. Все. Дошли. Долгое и трудное путешествие через океан закончилось…

Четыре месяца назад караван из трех флейтов, возглавляемый его «Тюленем», покинул устье Северной Двины и двинулся в далекий путь. Из капитанов трех кораблей только Пахом ранее ходил этим маршрутом. К тому же его флейт, в отличие от судов остальных купцов, числился «государевым дозорным» [86]. Вследствие чего ему ранее, до того как открылся нынешний маршрут, частенько приходилось ходить Белым морем до Пустозерского острога и далее, аж до самой Мангазеи, гоняя иноземных купцов, пытавшихся обойти «цареву монополь» на пушную торговлю. Что далеко не всегда проходило мирно. Так что и команда у него была самой слаженной и опытной. Потому-то он, первый раз в жизни, и был назначен старшим конвоя. То есть ему на время похода было присвоено звание «флаг-ман». Что означало — человек флага, человек, чей флаг во всем конвое являлся для остальных главным…

На Фарерах к конвою присоединились еще два флейта, закончившие килевание, из тех, что курсировали между Европой и Вест-Индией, так что число подчиненных ему вымпелов выросло до пяти. Это уже была какая-никакая эскадра, и втайне Пахом слегка возгордился, но забот тоже прибавилось шибко. Вести через океан конвой с таким числом судов было нелегко.

Пока шли до Флориша, попали в сильный шторм. И потом Пахом несколько дней собирал разметавшиеся по океану корабли. Одного, флейта «Белёк», так и не сыскали. Но, слава богу, на второй день стоянки в Санта-Круш-даш-Флореш он сам появился на рейде. Однако корабли потрепало изрядно, на неделю пришлось задержаться в Санта-Круш-даш-Флореш, для ремонта. И лишь седьмого августа двинулись в последний рывок…

— Коспотьин кэпитьэн. Фам неопхтьем хорошьи плетник?

Пахом обернулся. Вот ведь пронырливое племя. Только успели пришвартоваться, а эти уже тут.

— Плотник? Не, не нужно. Дерево сухое — то да. Куплю. А плотник добрый есть свой.

— О-о, у менья есть оушень, оушень хорошьи теревьо. Расное — и дьюб, и тик, и…

— Да погоди ты мелькать-то. — Пахом добродушно махнул рукой. — Я еще капитану порта не доложился. Да и не буду я так брать, сразу-то… Посмотрю, приценюсь. А то знаю вас — за деньгу копейку просите, а потом дрянной товарец подсунуть норовите.

— О-о, каук мочно?! — возмутился торговец. — У менья оушень, оушень хорошьи товар…

Но Пахом его уже не слушал.

— Аграфен! — зычно крикнул он, а когда боцман резвой рысью подлетел к нему, мотнул головой в сторону привязавшегося торговца. — Возьми Кольшу, да сходите с ним, эвон с этим банным листом, дерево посмотрите. Да сразу не берите. Сначала цену разузнайте. А то знаю я их…

— Знамо дело, — отозвался боцман.

Он служил на флоте уже пятнадцать лет. Из первых царевых даточных людишек, что еще на аглицких и нидерландских кораблях матросскую науку осваивали. Да и вообще из морского народа — поморов. Не то что Пахом…

Пахом Лабушкин родом был из Костромской губернии, из мелкопоместных детей боярских. И на флот угодил только четырнадцати лет от роду. В числе тех дворян, что царь Федор отослал обучаться морскому делу в Соединенные провинции. Поместье у них было небольшое, а отца Бог одарил шестью детьми, четверо из которых были мальчики. Старший успел ухватить последнее царево испомещение, после того как с отцом ходил немирных башкир и ногаев усмирять. Батюшка тогда говорил, что казанцы, башкиры и ногаи друг друга шибко резали. Как те же башкиры крымчаков в Южную войну. Потому-то царь в эту войну, что со свеями была, с них никакого войска не требовал. Неоткуда ему было взяться. Вокруг Уфы да Казани почитай никаких кочевий не осталось. Наново пришлось землицу населять. Да и в приволжских степях тоже куда вольготней стало. Так что только касимовские с войском ходили. Ну да не о том речь-то… Старший-то как раз там, под Казанью, землицу-то и ухватил. А им троим младшим тогда годов мало было, чтобы на цареву службу вставать. А как они подросли, ан войны-то и нет. И потому всем выпало на отцовой шее сидеть. Да и коли была бы — невелика подмога. Ну как на восемьдесят четей не лучшей костромской земли ажно четверых воев снарядить? Тут же оружия однова рублей на сто целковых, да кони, да одежа вместная… Когда объявили царский зов охотников морскому делу поучиться, Пахомка, коий третьим по возрасту среди братьев был, с батюшкой посоветовался да и решился. Тришка, который вторым по возрасту был, моря побоялся. И потому лишь во второй царев зов пошел, коий в сухопутное нидерландское войско новиков дворянских да боярских зазывал. Так что они с Пахомом через полтора года в Амстердаме встретились. Пахом тогда только из этих же мест вернулся. На Арубу и Кюрасао ходили. Трижды наглым англичанишкам тогда отпор пришлось давать… Ну а Трифону довелось повоевать с испанцами под руководством самого Мориса Оранского. И он даже сумел выслужить сержантский чин. А ноне в Костромском полку уже в капитанах ходит. Как и Пахом. Да только и не совсем эти «как» похожие. Потому как капитанов русских в полках нового строя уже несколько дюжин, а вот капитанов кораблей из таковых на весь флот лишь трое. А уж «флаг-маном» из русских и вообще пока один только Пахом и хаживал. Так что по всему выходило — обскакал он брата… А все потому, что батюшка их всех в детстве порол нещадно. Заставляючи письму, да цифири, да языкам греческому и немецкому у монахов соседнего Свято-Введенского монастыря учиться. Потому у них наука так быстро и в толк пошла. Оне с братом даже, пока в Соединенных провинциях были, успели еще и в Лейденском университете всяких ученых людей послушать, свои заработанные гульдены на то тратя. Многие из тех, кто с ими служил, их тогда на смех поднимали… а потом, когда они уже домой возвернулись, локти себе кусали. Потому как когда в Разрядном приказе об том, что оне в университете поучились, прознали, так Тришке тут же сержанта дали и цельный взвод под команду. А Пахом сразу же боцманом стал.