Княжий пир - Юрий Никитин

Она отшатнулась, но его руки держали ее за плечи крепко. Сердце едва не выпрыгивало. Она прошептала жалобно:

— Ты… обманывал?

— Это моя работа, — ответил он нетерпеливо. — Я уже двоих дур сюда сбросил. Снимай, да побыстрее! И платье тоже.

— Зачем тебе мое платье? — удивилась она.

Ее руки уже медленно снимали кольца с пальцев, она морщилась, те сидели плотно, он видел, что ему пришлось бы сдирать, разве что отрезав пальцы.

— Ему найдут применение, — ответил он загадочно.

Она вспомнила, как однажды в детстве принесли окровавленное платье одной боярыни, сказав, что ее задрал медведь. Ходили смутные слухи, что дело нечисто, зачем боярыня ушла без слуг в лес, но потом все затихло.

Она взялась за ворот, буркнула:

— Отвернись.

— Что? — не понял он.

— Отвернись, говорю, — сказала она упрямо. — Негоже мужчине видеть девушку голой. Ты еще не касался меня, и ты мне еще не муж.

Он усмехнулся надменно, сколь глупы эти варвары и недалеки, все равно же сейчас рухнет с высоты, а как держится за свои дикие взгляды!

Отвернулся, слыша шуршание одежды, краем глаза ухватил полуобнаженное тело, и тут же оно резко сдвинулось, он в испуге начал поворачиваться, с ужасом чувствуя, что опоздал, в плечо ударило неожиданно сильно. Он пошатнулся, повернулся и увидел ее прекрасное лицо, горящее гневом, блестящие глаза.

Он невольно отступил на шаг, чтобы не упасть, отчаянно замахал руками на краю обрыва, теряя равновесие:

— Ты… обманула…

— Разве? — удивилась она. — Вот тебе колечко!

Он инстинктивно закрыл глаза и отшатнулся, ибо она швырнула с силой прямо в лицо, снова зашатался, со смертным ужасом чувствуя, что крохотное колечко как раз и сбрасывает с днепровской кручи на острые камни…

— Спаси! — вскрикнул он жалко.

Она засмеялась, он повалился спиной в пустоту. И всю дорогу, пока падал в черном, леденящем душу ужасе вдоль обрыва, видел перед глазами ее прекрасное лицо, слышал ее жестокий смех, такой непривычный в нежном голосе.

Услышав глухой удар, она подошла к обрыву. Далеко внизу на камнях, что торчали из воды, смутно белело растерзанное тело. Набежавшая волна колыхнула, вторая сняла с камней, а третья утащила в темные воды. Блестящие спины камней торчали из воды, как спины водяных зверей, волны шумно разбивались о них, смывая остатки крови.

Когда она тихохонько пробралась в свой терем, на востоке заалела полоска рассвета. Как можно тише скользнула в свою комнату. От усталости и потрясения ноги дрожали, все тело тряслось, а в груди заледенело. Ей чудилось, что сердце так навсегда и останется ледышкой.

Когда она торопливо ссыпала золотые монеты обратно в ларец, заморский Петька завозился в клетке, открыл глаз. От противного скрипучего голоса она вздрогнула:

— Кр-р-р-р!.. Я хороший… Где ты была, хозяйка?

— Молчи, дурак, — прошептала она сердито.

Заморская птаха каркнула во все заморское горло:

— Ты сама Залешанин!.. Где шлялась ночью, я тебя спрашиваю?

В соседней комнате заскрипела кровать. Сонный голос отца был похож на рев разбуженного зимой медведя:

— Тернинка!.. Чего там этот в перьях орет?

— Не знаю, — ответила она громко, а шепотом сказала умоляюще: — Молчи, а я тебя буду выпускать летать по комнатам!

— И в саду, — сказал попугай быстро.

— И в саду, — согласилась она напуганно.

Ложе заскрипело громче, послышалось шлепанье босых ног. Пахнуло ночным холодом, отец любил спать при открытом окне. В дверном проеме появилась его могучая фигура с покатыми плечами. Волчий Хвост был в ночной рубашке, белых портках, шумно чесал волосатую грудь. Лицо оставалось в тени, но она чувствовала, как отец начинает наполняться злобной подозрительностью.

— Ну? — рыкнул он требовательно.

Она молчала в страхе, гнев отца всегда страшен, а попугай неожиданно заорал:

— Кот проклятый!.. Окна не запираете!.. Ходят тут всякие, а потом попугаи пропадают! Я велел хозяйке встать и прогнать хвостатого!

Отец пробурчал что-то насчет заморской вороны, горластой, как скоморох, повернулся и плотно закрыл за собой дверь. Она без сил посидела несколько мгновений, заморская птаха шумно топталась по жердочке, затем заставила себя встать и открыть дверцу.

Уговор надо держать даже перед зверем.

Еще по шагам сына она поняла, что стряслось что-то страшное. Когда Ратигай вышел в полосу света, она всмотрелась, отшатнулась в испуге:

— Ратигай!.. Что у тебя в руке?

Он взглянул на меч в своей руке, словно впервые увидел. С лезвия падали густые пурпурные капли. Вздрогнул, мать смотрела не на меч, а на эти красные капли. Они тянулись за ним от двери, рубиново-красные, яркие, кричащие.

Дрожа как в лихорадке, он торопливо бросил меч в ножны, попав с третьего раза:

— Я сокола убил, мама.

— Сокола?

— Да, — ответил он раздраженно, глаза блуждали дико. — Он позволил опередить себя соколу Волчьего Хвоста!

Она прошептала в страхе:

— У сокола кровь не такая… Ратигай! Кого ты убил?

Он в странном исступлении заходил взад-вперед по горнице, лицо было бледно, как у мертвеца, нос заострился, а глаза спрятались во впадинах под навесом надбровных дуг.

— Коня убил, мама!.. Просто коня. Он не хотел скакать еще…

Она покачала головой:

— Твой конь был стар, у него кровь так не брызгала бы… Ратигай, сын мой… Кого ты убил?

Он ходил все быстрее и быстрее, почти бегал, но вдруг остановился посреди комнаты. Мать вскрикнула, когда он обернулся к ней, лицо сына было страшнее смерти.

— Отца я убил, мама! Отца. И теперь у меня горит все внутри.

Она прошептала:

— О, великие боги! Что же теперь? Как же нынче…

— Я пришел лишь сменить коня, — бросил он сдавленным голосом, на лицо легла тень смерти. — Я доскачу с ним до днепровской кручи… Тяжелый доспех останется на мне, пусть русалки подивятся умелой работе кузнеца.

Мать вскрикнула в страхе:

— Броситься в Днепр? Но что будет с твоим детинцем, сторожевыми башнями, конюшнями, подъемными мостами, мощеными дорогами? Теперь ты полный хозяин! Тебе водить дружину отца, тебе владеть и повелевать…

— Пусть развеется все в пыль, — процедил он с ненавистью. — Ничто не должно уцелеть, оскверненное руками отцеубийцы! Я не думал, что это так тяжко… Когда я вбежал к нему с поднятым мечом, я был справедливым мстителем за тебя, за твои слезы, за твою поруганную честь, но почему теперь я чувствую, что уже не мститель, а злодей?

— Ратигай, — прошептала она. Глаза ее были отчаянными. Она оглядывалась по сторонам, искала, за что зацепиться взглядом, чем остановить его опасные мысли, повернуть, снизить, навалить как можно быстрее мирские заботы. — Но твой маленький сын, твои молодые жены…