Убийца Шута - Робин Хобб

Риддл слушал так же восхищенно, как и я, и, когда отец замолчал, он влез в разговор:

— Ты говоришь о песне Нэда об Ельд Серебряном, друге дракона, которую он исполнял для нас в последний свой приезд?

— Нет числа драгоценным его вещам. Камень говорящий, гребень блестящий, пикси поцелуй настоящий, — произнесла я прежде, чем успела задуматься, надо ли это говорить.

— Что за поцелуй пикси? — удивленно спросил Риддл.

Отец сказал:

— Нэду понравится, что так хорошо запомнила его песню, — потом он повернулся к Риддлу. — В дальних уголках Фарроу поцелуй пикси означает везение. Но я не знаю, придумал ли Нэд эту песню сам или она гораздо старше него.

Шан внезапно перебила отца.

— Вы знаете Нэда Благодушного? Вы слышали, как он поет? — она была очень удивлена. Или яростно ревновала.

Отец улыбнулся.

— Конечно. Я воспитывал его, когда он осиротел. И был очень рад, когда узнал, что он взял себе это имя. Благодушный. — Он повернулся к Риддлу. — Но мы слишком отвлеклись от вопроса Би. Риддл, как ты думаешь, кто построил форт на той скале?

Мы трое задумались, а затем Риддл рассказал о том, что видел в низовьях замка Баккип. Он говорил о размытых символах, похожих на руны, на стене одной из пещер. Отец рассказал о Камнях-Свидетелях, о традициях проводить соревнования по борьбе и свадьбы у их подножия. Теперь, когда мы знали, что Камни-Свидетели на самом деле были порталами для людей, владеющих Скиллом, и способны за один шаг перенести человека на огромное расстояние, интересно было обсудить само название этих колонн.

И только когда ужин подошел к концу, я поняла, как тщательно выстроил разговор отец, устроив контратаку на враждебный лагерь. За этим разговором я совсем забыла про свои оскорбленные чувства. Беседа Фитца Виджиланта и Шан затихла, и писец начал прислушиваться к нам. А Шан ломала кусок хлеба, недовольно поджав рот. Я осознала все это только тогда, когда отец заерзал на стуле и небрежно сказал:

— Ну, писец Лант, а что вы думаете о теории Риддла? Вы когда-нибудь были в низовьях замка?

Он слегка подскочил, будто в замешательстве о того, что его подслушивание обнаружено. Но быстро собрался и признал, что в детстве он забредал в недра крепости вместе с друзьями. В своей дерзости они добрались до самых камер, но гвардеец, охранявший проход, сурово прогнал их, и Лант больше никогда не спускался туда.

— Ужасное место. Холодное, темное, сырое. Угрозы гвардейца запереть нас в камере и держать там, пока кто-нибудь не придет за нами, стали кошмаром моего детства. Мы убежали оттуда. О, несомненно, есть люди, заслуживающие такого наказания, но я не хотел бы снова оказаться там.

— Несомненно, — вежливо сказал отец, но в его взгляде на мгновение мелькнули искрящиеся черным гневом глаза Волка-Отца. Я пристально всмотрелась в него. Волк-Отец живет в моем отце? Это стало откровением для меня, и оставшуюся часть ужина я говорила мало, обдумывая увиденное.

По окончании отец предложил мне руку. Мне удалось не выказать удивления, и он повел меня в гостиную, где мужчин ждало бренди, Шан — красное вино, а меня, как ни странно — кружка горячего сидра. Отец продолжил разговор об Элдерлингах, его поддержал писец Лант. Меня удивляла его приветливость. Я ожидала, что он будет угрюм или язвителен, ведь отец сказал, что за обедом довольно резко разговаривал с ним. Но писец, казалось, принял к сведению его слова, и теперь даже дважды обратился ко мне, и тон его не был снисходительным или насмешливым. Очень-очень подумав, я решила, что он понял свою ошибку в отношении ко мне и теперь желает наверстать упущенное.

Я заметила, как он тревожно смотрит на отца, будто его одобрение было чрезвычайно важным. «Лант боится его», — решила я. А потом поняла, какой я была глупой, не видя, что писец Лант очень уязвим, и не только потому, что узнал, на что способен мой отец, еще мальчиком, но и потому, что гостеприимство отца гарантировало ему жизнь. Если отец выгонит его, куда он пойдет? Сколько пройдет времени, прежде чем его найдут и убьют? Мои чувства смешались. Завистливую Шан раздражало внимание, которое Лант уделял моему отцу, и их разговор, и это было приятно. В то же время, я чувствовала себя неуютно от того, что его грубость ко мне сделала Ланта по-щенячьи зависимым от отца. Я замолчала, больше слушая и наблюдая, и, наконец, попросила извинить меня, объяснив, что устала.

Этой ночью я спала в своей новой уютной комнате. Мысли путались и тревожили. Уснула я поздно, а утром опять пришла Кэфл и стала дергать меня и суетиться над моей прической. Я поблагодарила ее за кружева, но отказалась надевать их, объяснив, что боюсь испортить их мелом и сажей. Думаю, она с облегчением спасла свой воротничок и манжеты от такой судьбы. Когда отец возьмет меня на рынок, предложила она, я могу купить себе кружева, которые мне понравятся, или заказать швее свои собственные узоры. Я тихо согласилась, но про себя сомневалась. Я не чувствовала себя человеком кружев и сережек. Мама любила такие наряды, и мне нравилось, как она выглядела в них. Сама же я чувствовала, что мне больше хочется подражать простой одежде отца.

Спускаясь к завтраку, я захватила с собой свиток с буквами. Я положила его возле своей тарелки, очень вежливо поздоровалась со всеми и принялась за еду. Несмотря на поддержку отца, при мысли об уроке я чувствовала себя больной. Отец способен убедить Фитца Виджиланта, что он заблуждается на счет моего ума, и, возможно, мой учитель теперь побоится неуважительно обращаться со мной, но никто не поможет мне справиться с другими детьми. Я вышла из-за стола раньше всех, извинилась и пошла прямо к классной комнате.

Возле нее уже было несколько детей. Дети гусятницы стояли рядом с маленьким садовником. Лаксп показывал буквы на их свитке и называл их по порядку. В стороне ждал Персеверанс, одетый в ливрею мальчика с конюшни, которую подогнали ему по размеру, и теперь он выглядел намного лучше, хотя я не была уверена, что зеленый и желтый нравились мне больше, чем простая кожаная одежда. Его лицо украшали синяки под глазами и опухшая нижняя губа. Улыбка, мучительно растянувшая вздутую губу, была ужасна. Но при виде меня он просиял так, будто мы никогда не ссорились. Я замедлила шаг и подошла к нему в полном недоумении. Можно было вот так просто? Просто сделать вид, что мы никогда не ссорились, просто снова относиться к друг другу, как раньше? Это выглядело невозможным. Но я была полна решимости попробовать. Я улыбнулась ему и на мгновение его улыбка стала еще шире. Затем он поднял руку к разбитому рту и вздрогнул. Но улыбка осталась в его глазах.

— Персеверанс, — приветствовала я его, не дойдя пары шагов.

— Леди Би, — ответил он серьезно и на самом деле коротко поклонился мне, будто я действительно взрослая леди. — Вас-то я и хотел увидеть до начала уроков.

— Правда?

Я недоверчиво подняла брови, стараясь скрыть, как сильно забилось сердце от его слов. Один союзник. Одного союзника мне вполне хватит, чтобы вытерпеть ту проклятую классную комнату.

— Правда. Потому что я совсем запутался в этих двух буквах, и ни папа, ни мама не смогли помочь мне.

Он говорил тихо, разворачивая свиток, и я не стала спрашивать его, почему он не спросил Лакспа. Я была единственной, помощь которой не вызывала у него чувства неловкости. Так же, как только он мог научить меня сидеть на лошади. Не говоря ни слова об этом, мы отошли от остальных. Мы встали спиной к стене и развернули свитки, будто сравнивая их.

Я выдохнула названия первых пяти букв, и так же тихо Персеверанс повторил их. Переведя дыхание, он добавил:

— Они похожи на куриные следы, а их названия — просто звуки. Кому нужно помнить такие бесполезные вещи?

Я никогда не смотрела на буквы в таком свете. Но я видела их глазами матери еще до своего рождения, я видела их сама, когда сидела на ее коленях и слушала, как она читает мне. Обдумав слова Персеверанса, я поняла его разочарование и попыталась связать буквы со знакомыми ему вещами.

— Посмотри, с первой начинается имя Рэвела, и у нее такая же длинная нога, как и у него. А у второй, как в слове «вода», завитки, как в течении ручейка.

И так мы разобрали не пять, а целых десять букв. Мы так увлеклись новой игрой, что совершенно забыли про других детей, пока Эльм не начала очень неприятно хихикать. Мы оба подняли глаза и увидели, как они с Леа переглядываются. По коридору шел учитель.

Проходя мимо меня, он весело заметил:

— Вам, леди Би, это не нужно! — и вырвал свиток с буквами из моих испуганных пальцев.

Прежде, чем я успела что-то сделать, он позвал всех нас в классную комнату. Мы вошли, занимая те места, что и накануне. Сегодня он был веселее, чем вчера. Он собрал нас в группы по возрасту, и дал каждой группе по восковой табличке. Меня и Лакспа он отослал в другой угол комнаты. Нам был выдан свиток по географии и культуре каждого из Шести Герцогств, их карты, и было велено ознакомиться с ними. Давая указания, он искренне улыбался. Теперь-то я знала, что источником его любезности был страх, и мне стало стыдно за нас обоих. Затем он с досадой оглянулся и спросил: